Ведомому Богу

От бабушки мой «революционный поступок» отец предложил временно скрыть, и я с ним полностью согласилась: зачем нарушать спокойствие старого больного человека? В конце июня к нам в гости приехала моя двоюродная сестра Рушания и узнала, что в декабре прошлого года я стала Катей.

С великим трудом приняв эту новость, Рушана отвезла ее бабушке.

Когда мы созванивались с сестрой, она сказала, что бабушка очень расстроена и говорить со мной пока не хочет.

– Наверное, называла меня предательницей? Или что-то вроде «с волками жить – по-волчьи выть»? – спросила я. В ответ Рушана обиделась.

– Ты очень плохого мнения о бабушке. Она тебя по-прежнему, конечно, очень любит и считает, что ты ни в чем не виновата, просто попала под чье-то влияние и рядом не оказалось человека, который мог бы тебе помочь… А ты же с детства была такая… с обостренным чувством веры.

– Бабушка отчасти права, – отозвалась я. – Я действительно с детства искала… И насчет влияния тоже права. Я попала под влияние Бога, если можно так сказать. Он меня позвал, и я вдруг Его нашла – просто пришло время.

– Ты нашла чужого Бога, – тихо проговорила Рушана. – Ты отказалась от своей родной веры.

Я промолчала. Это надо было проглотить, хотя было очень нелегко. В приезд сестры мы не говорили о моем крещении, избегали этой темы, а теперь, как и следовало ожидать, она предстала перед нами со всей неотвратимостью.

Я не собиралась спорить, что-то доказывать, объяснять: все это было незачем. Есть в жизни такие моменты, когда не надо говорить, потому что слова, какие-то доводы до невыносимости бессильны и пусты и каждый останется при своем мнении. Есть моменты, которые можно только почувствовать, уловить душой, и они выше слов.

Рушана тоже замолчала, и я услышала, что она плачет.

– Не надо, ну пожалуйста, не надо. Я тебя очень люблю. И мы ведь все равно… дружим и вместе.

– Да, это так… просто вспомнила… так, мелочь.

– Что ты вспомнила, Рушана?

– У нас очень красивую мечеть построили… Ну, ты знаешь, наверное… Кул Шариф.

– Когда я приеду в гости, обязательно сходим с тобой ее посмотреть! Хорошо?

– Да, Зарина, сходим… Ну, успехов! Целую тебя. Бабушке пока не звони. И не переживай, ты же знаешь нашу бабушку. Она тебя, конечно, простит. Ну, до свидания!

– Звони!

…Папа отнесся к моему решению стать православной христианкой с сочувствием. И это не удивило меня: папа всегда относился ко мне с большим пониманием и любовью, чем все остальные члены семьи.

– Ну что ж, раз ты это выбрала, раз тебе это близко, наверное, я не должен препятствовать, – заметил он со своей мягкой улыбкой, и мы обнялись. – Все равно ты останешься моей дочкой Зариной, кем бы ты ни стала – православной, католичкой или буддисткой.

– Такого папы, как у меня, больше нет ни у кого! – рассмеялась я, целуя кудрявые седые волосы отца.

Мама пошумела больше от необычности происходящего: в нашей семье, среди нашей родни это был первый случай перехода в другую веру.

Я назвала дату предстоявшего мне крещения. Родители не захотели прийти в этот день в храм, и я была очень рада этому. Мне кажется, они не захотели мне мешать – даже не мешать, а просто напоминать о себе в такую минуту.

Это были свет и радость – настоящее чудо, и мне казалось, что я чуть-чуть, совсем капельку причастна к тому, что чувствовали, когда крестились князь Владимир и великомученица Екатерина, и другие святые, крестившиеся в зрелом возрасте.

***

До девяти лет я жила в Казани, и воспитанием моим преимущественно занималась бабушка. Строгая, но любящая, честная и добрая, она сделала для меня очень много (внучек у нее было всего две: я и Рушана), и поэтому, когда я всерьез задумалась о крещении, то первым делом пришла на ум мысль: бабушка очень расстроится.

Моя бабушка, как и полагается настоящей женщине, воспитанной в традициях ислама, была ревностной мусульманкой, исправно держала уразу (пост) и творила намаз пять раз в день. И очень переживала из-за сына – в мечеть отец заходил только по большим праздникам; родители не молились, не постились, и Коран, подаренный бабушкой, в конце концов куда-то исчез из нашей квартиры.

Бабушка учила меня молитвам, они казались мне волшебными – как ключи к двери, которая ведет в неизведанный мир. И в этом мире любили и знали меня, маленькую Зарину, я была там почти своей, – к этой мысли приучила меня бабушка. И до сих пор еще в тайниках моей памяти изредка всколыхнется и прошуршит осенним листиком непонятная бабушкина молитва «Бисмилла и рахман и рахим…»

И мне казалось: что-то тайное, но открытое для меня было за расписанными арабской вязью стенами мечетей.

Мне отчетливо запомнился случай из моего детства: я вернулась из школы, где на уроке труда мы мастерили хорошеньких куколок из мулине. У меня получилась особенно красивая кукла в малиновом платье, с раскинутыми в стороны желтыми руками. Я повесила куколку на шею и отправилась домой.

У бабушки (она жила тогда с нами) мой вид вызвал жуткое негодование.

– Это что такое, Зарина? Это что ты себе на шею повесила?

– Абика (бабушка), это кукла. Из школы… мы… делали…

– Я тебе покажу куклу! Это крест, а не кукла! – Снимай немедленно!

Бабушка отобрала куклу, выдернула желтенькие руки и, только увидев мои слезы, принялась меня утешать.

– Сделаю тебе куклу еще лучше. Красавицу из красавиц. А кресты на себя нельзя вешать, Зарочка. Ты мусульманка. Повтори.

– Я – мусульманка, – сквозь слезы пролепетала я, и бабушка уже ласково гладила меня по голове, сажала за стол обедать и называла нежно «кызым», то есть «моя дочь».

В третий класс я пошла уже в Москве. Не было рядом мудрой бабушки.

Но были разные трудности дома, и даже на меня, ребенка, частично ложился их груз – все волшебство быстро исчезло из моей жизни. И я совсем отошла от веры, мимо мечетей проходила почти равнодушно – быть может, оттого, что они были «московские», не родные…

***

…Сбылась мечта моей беспокойной ищущей юности: я стала студенткой МГУ.

После того, как мы с новой подругой увидели себя в списках поступивших, она в переполнявших ее через край радости и восторге потащила меня в храм Мученицы Татианы при МГУ – ставить свечки.

– Зачем ставить? – не поняла я.

– Ну как, в благодарность. Мы же поступили! – по пути объясняла Лена.

– Ты верующая, православная? – обрадовалась я. – Как давно мне хотелось поговорить о православной вере!

– Неважно! – отмахнулась подруга. – Главное, что мы поступили. А свечки поставить надо. Так надо, понимаешь, Зарин?

Я ничего не понимала. Что значит «так надо»?

Не могу точно вспомнить, в какой момент у меня появился интерес к Православию. Возможно, после того, как я поплакала над легким, причудливо расписным, как изящная шкатулка, рассказом Бунина «Чистый понедельник», или когда, дрожа, читала «Братьев Карамазовых»? Или когда впервые в жизни попала с одноклассниками на экскурсию в Троице-Сергиеву Лавру и прочитала на одном из храмов надпись, поразившую меня до оцепенения, – «Ведомому Богу»?

Как-то я одна робко переступила порог Татьянинского храма и попросила в книжной лавке книгу о православной вере.

– Ну, какую вам книгу предложить, девушка? Их очень много. Вот священник на вопросы отвечает, а это больше для детей подходит… – продавщица пытливо посмотрела на меня. – А Библия у вас есть?

Я отрицательно покачала головой.

– Ну вот, с Библии и надо начинать. С Евангелия. Вот вам Евангелие, Новый Завет, а потом докупите, если что.

Дома я стала листать небольшую книгу с православным крестом на обложке. Как-то ненавязчиво вспомнилась бабушка – и мне стало отчего-то стыдно, словно я делала что-то плохое и недозволенное. Я отложила Евангелие на время, а потом все-таки прочитала его от начала и до конца – просто как главную христианскую книгу. И была заворожена. Я не поняла почти ничего, но до чего же Евангелие было теплым, прощающим, дающим надежду на что-то светлое!

Я ходила, прислушиваясь к себе и повторяя в уме непонятные величественные изречения, и мне казалось, что внутри меня звучит музыка – музыка Евангелия.

А потом были сессия и обычная студенческая суета, размеренные дни и яркие праздники, и больше Евангелие я не читала. Иногда я вспоминала о нем, и чаще других эпизодов в памяти всплывала Гефсиманская молитва. Этот момент в жизни Христа мне казался самым сильным и печальным. Я не понимала, как Бог может испытывать чувство одиночества и скорби. Как мне было жаль Его! Христос совсем один в темном притихшем Гефсиманском саду, слабо освещенном луной, апостолы мирно спят, а Ему предстоит столько всего пройти; Его ждет позорное распятие – и в такие минуты Он всеми оставлен!

Этот евангельский эпизод крепко впечатался в мое сердце сопереживанием бедному, одинокому, всепрощающему христианскому Богу.

***

Летом мы с подругами отправились отдыхать на Кавказ, в Мацесту, всего на десять дней. Планы у нас были грандиозные, но сил и фантазии хватило только на то, чтобы валяться каждый день на пляже. И все-таки перед возвращением в Москву мы решили поехать на какую-нибудь экскурсию. Вокруг было столько удивительных мест!

В конце концов мы сошлись на Абхазии: с ней у нас было связано веселое воспоминание.

Как-то вечером, возвращаясь с пляжа втроем, у перекрестка, где начинался рынок, мы увидели старика-грузина с большим завязанным мешком, стоявшим около его ног. В мешке что-то шевелилось.

– А что вы продаете? Что там, в мешке? – полюбопытствовала Рита. – Кот?

– Зачэм кот? Какой кот? Это наложниц я вэзу в горы, в Абхазыю, продать, – и дед добродушно рассмеялся.

– Наложниц в Абхазию? – повторила, недоумевая, Рита.

В это время в мешке захрюкали.

Мы расхохотались.

И потом снова рассмеялись, вспомнив поросенка в мешке, при виде на стенде турфирмы слова «Абхазия». Вопрос о том, куда ехать, был решен.

День выдался безумно жарким, казалось, что воздух превратился в тягучий горячий пласт. Одуревшие от жары туристы лезли прямо в одежде в горное озеро Голубое, фантастически красивое, от ледяной воды которого моментально сводило ноги.

Двухминутное купание в море в Гаграх облегчения не принесло. Наконец, автобус остановился возле последнего пункта программы нашей экскурсии – Новоафонского монастыря.

Надо было подниматься в гору. Туристы – мокрые, красные, – с трудом передвигая ноги, брели вверх в гробовом молчании: сил разговаривать не было.

Лишь немногие пожелали стоять в душном помещении, чтобы отдать записки и купить свечи. Мы послушно ходили по монастырю за экскурсоводом, и я ничего не ощущала, кроме отупляющей усталости.

Почему-то монастырь не произвел на меня особенного впечатления. Веселый, полосатый снаружи – и величественно-мрачный, темный внутри. В сумраке огромного храма потрескивали свечи, выступали лики икон.

– А теперь можете полюбоваться архитектурой монастыря, у вас в запасе 30 минут. Встречаемся у автобуса.

Рита с Леной упали на скамейку, обмахиваясь газетами, а я пошла бродить по храму.

Фрески, иконы в полумраке, неслышно снующие прислужницы в темно-синих халатиках, и вдруг… из темноты, в бликах горящих свечей, словно из длинного неосвещенного тоннеля, ко мне навстречу вышел Христос.

…Он стоял на коленях на сером камне, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо, словно разговаривал с кем-то, и лицо Его было таким грустным, таким страдающим, молящим, что я застыла на месте; сердце болезненно заныло. Белое простенькое одеяние, серо-синяя накидка (или как это называлось раньше?) на плечах, и позади Спасителя – деревья, уснувшие в тишине ночи, и какие-то растения, и совсем вдалеке – спящий, спокойный Иерусалим. А небо – глубокое, темно-синее, и очертания туманной голубой чаши среди тихих звезд… И в этой темноте, в ночной тиши – яркое, солнечное свечение вокруг головы Христа…

Я моментально узнала этот сюжет из Евангелия – оставленный всеми Христос в Гефсиманском саду в ночь перед распятием.

– Как называется эта икона? – прошептала я, поймав за руку церковную уборщицу.

– Моление о чаше, – она указала масляной рукой на желтые буквы, застывшие на темном небе иконы.

– А почему… Он молится чаше? – не поняла я.

Женщина смотрела на меня ласково и спокойно.

– Моление о чаше, а не чаше. Господь молился о чаше Своему Отцу, Богу Отцу, перед распятием. Он знал все, что с Ним будет, и молился об этой чаше страданий, которую Ему надлежало испить. Это была молитва об укреплении перед всеми испытаниями… Вот вы почитайте Евангелие…

– Я читала, – отозвалась я. – Спасибо вам, огромное спасибо!

Я достала фотоаппарат и сквозь пелену слез несколько раз сфотографировала чудесную икону.

Мне не хотелось, чтобы меня видели Рита и Лена. Мне вообще не хотелось, чтобы меня кто-то видел, чтобы кто-то был рядом. Хотелось лишь одного: плакать здесь совсем одной рядом с камнем из Гефсимании, на котором стоит Христос, устремивший печальный взгляд в небо.

– Зара, пошли! Уже время…

И все-таки я опоздала к автобусу, потому что бросилась в церковную лавку в надежде купить икону «Моление о чаше». Такой иконы там не оказалось.

Возвратившись в Москву, я разыскивала эту икону во всех храмах и церковных лавках, понимая, что я ее не найду. Конечно, иконы «Моление о чаше» я встречала, но написаны они были по-другому, а мне хотелось именно такую, какая была в бедном абхазском монастыре. Наконец я рассталась со своей мечтой.

К моему большому огорчению, фотография не получилась: слишком темно было в храме.

***

…Время шло, и наступил тот день, когда я вошла в маленький храм рядом с моим домом и обратилась к священнику с просьбой крестить меня.

Перед этим Таинством он просил меня походить на литургию и выучить некоторые молитвы.

Я стояла на литургии и послушно, с полным сознанием своей правоты уходила после возгласа диакона «Оглашенные, изыдите».

Мне приятно было быть «оглашенной», то есть пока не крещенной, но готовящейся. Таинство ждало меня впереди.

– Вы выбрали имя, которое хотите принять во время крещения? – как-то раз неожиданно спросил меня отец Андрей.

– Нет, я не знала… что надо выбрать имя. Совсем любое?

Отец Андрей принес церковный календарь.

– Какого числа вы родились?

И я узнала, что в день моего рождения, 7 декабря, празднуется память святой великомученицы Екатерины. Больше вопрос о выборе имени не стоял.

Родители по-прежнему, конечно, называют меня Зариной, Зарочкой, Зарой, но когда к телефону просят Катю, они меня зовут. Им это дается нелегко, я знаю.

Бабушка с трудом пережила мое крещение и, наверное, до сих пор не приняла его, да и никогда не примет, но, конечно, я навсегда останусь ее любимой внучкой, а она – моей дорогой бабушкой.

…В тот день, когда меня крестили, – 7 декабря, – в мой день рождения и день моего ангела, выпал первый снег. В храм я вошла, когда рассерженная осень разметала повсюду остатки прелых листьев, а вышла, когда земля была уже присыпана снегом и хлопья все падали и падали – очень медленно и несмело.

Я шла в этой тишине и чистоте, до краев полная сознанием совершившегося Таинства, и так боялась расплескать это тихое блаженство! Я поехала в музей Андрея Рублева, затем долго гуляла, а когда стемнело, зашла в первый попавшийся храм, и мне повезло: там читался акафист великомученице Екатерине. Домой возвращаться так не хотелось…

Идя домой, я повторяла фразы, пытаясь их осмыслить и принять: «Я – православная! Я теперь Катерина. Я – крещеная!»

И вдруг…

«А что если я не права?» – помимо моей воли внутри меня бухнула и придавила сознание эта страшная мысль. – Я из мусульманской семьи, этническая татарка… Ни капли русской крови… Зарина Фаридовна Абдулгалеева… И вдруг – такое: изменила вере отцов…»

– Господи, помоги! Я верю, верю! Это все не то – мои мысли, – я содрогнулась в беззвучной молитве к моему Богу, Которого я знала, Богу христианскому, Гефсиманскому…

Я почти бежала домой и специально пыталась думать только о предстоящей сессии. Неожиданно на мобильный позвонила мама и, узнав, что я уже рядом с домом, попросила купить суперклей: что-то там у нее сломалось.

Я подбежала к киоску, когда он уже закрывался.

– Пожалуйста, мне только два суперклея, – умоляюще попросила я.

Пожилая продавщица молча вздохнула и кивнула. Она долго не могла найти сдачу – четыре рубля.

– Да не надо мне, не ищите! Спасибо за клей! – и я повернулась, чтобы уйти.

Продавщица настойчиво позвала меня.

– Подождите. Мне чужие деньги не… – она не договорила. – А, вот, может, календарик возьмете, а? На будущий год? Как раз последний остался.

– Давайте, конечно.

Она сунула мне в руку маленький календарь. Я бросила его в карман.

Дома вместе с клеем я достала календарь и ахнула. Что-то теплое, родное разлилось по сердцу, помимо воли выступили слезы.

Календарь!

На сером камне на коленях стоял Христос, чуть разведя руки в стороны и устремив взгляд вверх, на небо…

Мой Христос! Христос, Которого я знала!

Я перевернула календарь и прочитала внизу: «Фрагмент росписи собора монастыря св. апостола Симона Канонита, г. Новый Афон (Абхазия)».

Как этот календарь мог оказаться в Москве? Последний, словно предназначался именно мне, ну как подарок на день рождения! На день духовного рождения!

…Я нашла рамочку для иконы-календаря и освятила икону в храме. Я очень люблю перед ней молиться.

…Рушана однажды серьезно спросила меня:

– Зара, ты, наверное, хоть изредка, хоть неосознанно, хоть во сне – но сожалеешь, что стала… другой? Что приняла другую веру?

И я чистосердечно ответила:

– Нет, никогда. Правда. У меня, наоборот, такое ощущение, словно я что-то приобрела, очень-очень дорогое, бесценное. И стала очень богатой. Внутри богатой. Раньше у меня такого не было.

– Странная ты все-таки, Зарина, – вздохнула Рушана. – И от этого я тебя люблю еще больше…

***

Я знаю, что есть русские с православными корнями, которые принимают ислам. И знаю православных людей – бывших мусульман. Свобода выбора – такой великий дар!.. А самое главное, самое важное, самое радостное и удивительное для меня событие – моя Рушана спустя два с половиной года после моего крещения крестилась сама. И крестился её муж. Она стала Марией, а Ильнур – Ильей.

 

Записано Еленой Коровиной со слов Катерины Абдулгалеевой