Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Сложность - дочь простоты

№ 11, тема Простота, рубрика История

Артём Ермаков

Может ли христианин верить в прогресс? Такой вопрос кажется если не глупым, то, по меньшей мере, странным. Вроде: «Верите ли вы, что день обязательно сменит ночь?» Как можно отрицать простые и очевидные вещи? Да и зачем людям ломать голову над тем, что и так ясно? Разве что от невежества или из гордости.

 Приблизительно так же отвечали на этот вопрос и 100 лет назад. На дворе стоял цивилизованный век. Баснословная древность античного мира, дикое Средневековье, прекрасное, но непрактичное Возрождение, кровавые ужасы революций и религиозных войн – все это человечество давно уже оставило позади. Позади была и прежняя «детская» вера в Бога-Творца и Спасителя мира. На Его место окончательно вставал новый «творец и спаситель» ? человек, произошедший от обезьяны и подчинивший себе силы природы. Люди второй половины XIX века не любили называть себя атеистами. Многие из них еще верили, что «все-таки кто-то где-то есть», что «он когда-то что-то там создал». Но верить в то, что этого Кого-то нужно по-прежнему умолять о спасении и помощи, в то время как Пастер научился лечить бешенство, Стефенсон изобрел паровоз, а Карл Маркс открыл абсолютные законы социально-экономического развития, было решительно выше их сил.

 Каждый год XIX столетия приносил десятки, а то и сотни научных открытий. Развитая промышленность и мощная финансовая система Западной Европы позволяли тут же использовать многие из них для постройки самых необыкновенных машин и механизмов. Наука обещала, что железные корабли не будут тонуть в воде, что железные птицы смогут летать по воздуху до самой Луны, что железные провода будут передавать на расстояние солнечный свет и человеческий голос. Как было не поверить науке и в том, что каменный и деревянный века навсегда ушли в прошлое, а в самом ближайшем будущем человечество ожидает век золотой, в котором будут повсюду господствовать свобода и справедливость, изобилие и равенство, исчезнут не только голод и болезни, но и старость и, может быть, даже сама смерть.

 Ради скорейшего наступления этого золотого времени русский просвещенный человек XIX века не задумываясь жертвовал всем, что казалось ему устаревшим. Выбрасывал «на свалку истории» обычаи и костюмы своих предков, цензуру печати и государственные границы, короны своих царей и иконы своих святых. Выбрасывал не потому, что был зол или глуп, а потому что верил в общеевропейский прогресс. Верил, как мы видим сейчас, совершенно напрасно.

 Сейчас нам легко задним числом смеяться над наивностью этих людей. Каким же должно было быть мужество человека, осмеливавшегося возражать им уже тогда? Каким ясным умом надо было обладать, чтобы преодолеть всеобщую уверенность в скором наступлении рая на Земле?

 Нашего соотечественника Константина Леонтьева не зря прозвали одиноким мыслителем. Даже сегодня, читая его работы, чувствуешь себя неуютно.  Десять лет школы и пять лет института убедили тебя в том, что ты умственно развитый и образованный человек. И вдруг Леонтьев говорит тебе, что образование и умственное развитие –  разные, напрямую не связанные, –  а часто даже противоположные качества. Поверил ты, что наука гарантирует тебе свободу от «религиозных суеверий», а он весьма аргументированно доказывает, что ученые люди могут быть более суеверны и уж, во всяком случае, менее свободны, чем верующие. Разочаровавшись в науке, ты следом за Руссо и Львом Толстым кидаешься в новую крайность, решив максимально упростить свою жизнь. И снова Леонтьев несколько шутливо напоминает тебе, что простота-то бывает разная и что если ты не хочешь вернуться в Церковь, она ничем тебе не поможет.

 Врач, ставший писателем и публицистом, дипломат, закончивший свои дни монахом Оптиной пустыни, Константин Леонтьев всю жизнь боролся за Православие и русскую самобытность с мифом об общеевропейском прогрессе. В ХХ веке прогресс вроде бы победил, но уже одно то, что мы в начале нового тысячелетия не только опять ходим в храмы, но и всерьез учим молитвы, должно убеждать нас в том, что победа была временной, а быть может, и вовсе мнимой.

 Самое время перечитать Леонтьева.

 

 Что такое процесс развития?

 …Я спрошу себя прежде всего: что значит слово «развитие» вообще? Его недаром употребляют беспрестанно в наше время… Говорят беспрестанно: «Развитие ума, науки, развивающийся народ, развитый человек, развитие грамотности, законы развития исторического, дальнейшее развитие наших учреждений», – и т. д.

Все это хорошо. Однако есть при этом и ошибки; именно при внимательном разборе видим, что слово «развитие» иногда употребляется для обозначения вовсе разнородных процессов или состояний. Так, например, развитый человек часто употребляется в смысле ученый, начитанный или образованный человек. Но это вовсе не одно и то же. Образованный, сформированный, выработанный разнообразно человек и человек ученый – понятия разные…

Еще пример. Развитие грамотности в народе – мне кажется, вовсе неподходящее выражение. Распространение, разлитие грамотности – дело другое. Распространение грамотности, распространение пьянства, распространение холеры, распространение благонравия, трезвости, бережливости, распространение железных путей и т. д. Все эти явления представляют нам разлитие чего-то однородного, общего, простого.

 Идея же развития собственно соответствует в тех реальных, точных науках, из которых она перенесена в историческую область, некоему сложному процессу и, заметим, нередко вовсе противоположному с процессом распространения, разлития, процессу, как бы враждебному этому последнему процессу.

Присматриваясь ближе к явлениям органической жизни, из наблюдений которой именно и взялась эта идея развития, мы видим, что процесс развития в этой органической жизни значит вот что:

 Постепенное восхождение от простейшего к сложнейшему, постепенная индивидуализация, обособление, с одной стороны, от окружающего мира, а с другой — от сходных и родственных организмов, от всех сходных и родственных явлений.

Постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности.

Постепенное осложнение элементов составных, увеличение богатства внутреннего и в то же время постепенное укрепление единства.

Так что высшая точка развития не только в органических телах, но и вообще в органических явлениях есть высшая степень сложности, объединенная неким внутренним деспотическим единством.

 Самый рост травы, дерева, животного и т. д. есть уже осложнение; только говоря «рост», мы имеем в виду преимущественно количественную сторону, а не качественную, не столько изменение формы, сколько изменение размеров.

Содержание при росте количественно осложняется. Трава, положим, еще не дала ни цветов, ни плода, но она поднялась, выросла, значит, если нам незаметно было никакого в ней ни внутреннего (микроскопического), ни внешнего, видимого глазу, морфологического изменения, обогащения; но мы имеем все-таки право сказать, что трава стала сложнее, ибо количество ячеек и волокон у нее умножилось.

То же и в развитии животного тела, и в развитии человеческого организма, и даже в развитии духа человеческого, характера.

 

 Свобода или смерть?

 Возьмем, например, картину какой-нибудь болезни.

Положим, – воспаление легких. Начинается оно большею частью просто, так просто, что его нельзя строго отличить в начале от простой простуды, от бронхита, от плеврита и от множества других и опасных, и ничтожных болезней. Недомогание, жар, боль в груди или в боку, кашель. Если бы в эту минуту человек умер от чего-нибудь другого (например, если бы его застрелили), то и в легких нашли бы мы очень мало изменений, очень мало отличий от других легких. Болезнь не развита, не сложна еще и потому и не индивидуализирована и не сильна (еще не опасна, не смертоносна, еще мало влиятельна). Чем сложнее становится картина, тем в ней больше разнообразных отличительных признаков, тем она легче индивидуализируется, классифицируется, отделяется и, с другой стороны, тем она все сильнее, все влиятельнее. Прежние признаки еще остаются: жар, боль, горячка, слабость, кашель, удушье и т. д., но есть еще новые… То же самое нам дадут и вскрытия: 1) силу, 2) сложность, 3) индивидуализацию.

Далее, если дело идет к выздоровлению организма, то картина болезни упрощается.

Если же дело к победе болезни, то, напротив, упрощается картина самого организма… Предсмертные, последние часы у всех умирающих сходнее, проще, чем середина болезни. Потом следует смерть, которая, сказано давно, всех равняет. Картина трупа малосложнее картины живого организма; в трупе все мало-помалу сливается, просачивается, жидкости застывают, плотные ткани рыхлеют, все цвета тела сливаются в один зеленовато-бурый. Скоро уже труп будет очень трудно отличить от другого трупа. Потом упрощение и смешение составных частей, продолжаясь, переходят все более и более в процессе разложения, распадения, расторжения, разлития в окружающем. Мягкие части трупа, распадаясь, разлагаясь на свои химические составные части, доходят до крайней неорганической простоты углерода, водорода и кислорода, разливаются в окружающем мире, распространяются. Кости благодаря большей силе внутреннего сцепления извести, составляющей их основу, переживают все остальное, но и они при благоприятных условиях скоро распадаются, сперва на части, а потом и на вовсе неорганический и безличный прах.

Итак, что бы развитое мы ни взяли, болезнь ли (органический сложный и единый процесс), или живое, цветущее тело (сложный и единый организм), мы увидим одно: что разложению и смерти второго (организма) и уничтожению первой (процесса) предшествуют явления: упрощение составных частей, уменьшение числа признаков, ослабление единства, силы и вместе с тем смешение. Все постепенно понижается, мешается, сливается, а потом уже распадается и гибнет, переходя в нечто общее, не собой уже и не для себя существующее.

 Перед окончательной гибелью индивидуализация как частей, так и целого слабеет. Гибнущее становится и однообразнее внутренне, и ближе к окружающему миру, и сходнее с родственными, близкими ему явлениями (т. е. свободнее)…

И это, повторяем, относится не только к организмам, но и к частям их, к системам (нервной, кровеносной и т. д.), к аппаратам (пищеварительному, дыхательному и т. д.); относится и к процессам нормальным и патологическим… Все вначале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь и смешиваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую «нирвану».

 

Итог прогресса

При дальнейшем размышлении мы видим, что этот триединый процесс свойствен не только тому миру, который зовется собственно органическим, но, может быть, и всему существующему в пространстве и времени. Может быть, он свойствен и небесным телам, и истории развития их минеральной коры, и характерам человеческим; он ясен в ходе развития искусств, школ живописи, музыкальных и архитектурных стилей, в философских системах, в истории религий и, наконец, в жизни племен, государственных организмов и целых культурных миров… И у них очень ясны эти три периода: 1) первичной простоты, 2) цветущей сложности и 3) вторичного смесительного упрощения

Даже до сих пор едва ли многие ясно сознают, что в этом-то и состоит самый основной, самый главный «вопрос дня» – в смешении или несмешении, быть или не быть? А все остальные вопросы вытекают только из этого…

Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей входил в Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбелами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтоб французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической одежде благодушествовал бы «индивидуально» или «коллективно» на развалинах всего этого прошлого величия?..

  Не только мои собственные доводы в статье «Византизм и славянство», но и все приведенные мною здесь 
европейские публицисты, историки и социологи почти с математической точностью доказывают следующее:
  – во-первых, что в социальных организмах романо-германского мира уже открылся с прошлого столетия процесс 
вторичного смешения, ведущего к однообразию;
  – во-вторых, что однообразие лиц, учреждений, мод, городов и вообще культурных идеалов и форм распространяется
все более и более, сводя всех и все к одному весьма простому, среднему, так называемому «буржуазному» типу з
ападного европейца.
– в-третьих, что смешение однообразных составных частей вместо большей солидарности ведет к разрушению и 
смерти (государств, культуры)…
   Я уже говорил о том, что мы, русские, должны опасаться этого, должны страшиться, чтобы и нас история не
 увлекла на этот антикультурный и отвратительный путь, говорил, что мы поэтому должны всячески стараться 
укреплять у себя внутреннюю дисциплину, если не хотим, чтобы события застали нас врасплох; что мы не обязаны,
 наконец, идти во всем за романо-германцами…
 Скажу лишь об одном чрезвычайно важном признаке, как бы роковом и мистическом… Свежа еще кровавая память
 об ужасном дне 1 марта 1881 года, когда на улицах нашей европейской столицы либерализм анархический умертвил 
так безжалостно самого могущественного в мире и поэтому самому самого искреннего представителя либерализма 
государственного. И не есть ли эта великая катастрофа явный признак, что близится конец России собственно петровской 
и петербургской?!..
Другими словами, что на началах исключительно европейских нам, русским, нельзя уже жить?!.. Неужели и это не 
ясно и это не поразительно?

 

 Данный текст составлен из отрывков работ К. Н. Леонтьева «Византизм и славянство» и «Средний европеец»,
 как идеал и орудие всемирного разрушения».

Рейтинг статьи: 0


вернуться Версия для печати

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru