Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Бытовой героизм

№ 61, тема Подвиг, рубрика Образ жизни

Наталья Батраева

Главврач

В Первом военном госпитале ДНР собрались единомышленники, пытающиеся бескорыстие и заботу о раненых сделать краеугольным камнем своей работы. О том, насколько это получается, мы беседуем с главным врачом госпиталя Сергеем Владимировичем Баркаловым, беседуем ближе к полуночи – другого времени на обстоятельный разговор, за многочисленными обязанностями, выкроить не удалось…

У истоков создания Первого военного госпиталя ДНР стояло несколько единомышленников. С началом войны возникла потребность в специализированном лечебном учреждении, и в середине июля 2014 года был развернут госпиталь на 150 мест и дневной стационар на 120–150 человек.

Мы лечим и россиян, и местных, и даже украинских вояк, если попадаются. На данный момент коллектив состоит из 142 человек: 30 врачей, 40 медсестер, остальные – фармацевты, повара, завхозы, провизоры, водители, просто добровольные помощники. Как правило, все – местные жители, есть несколько человек из Славянска, Краматорска, других оккупированных и неоккупированных городов, постоянно живущие при госпитале.

Госпиталь создавался на базе лечебного учреждения, не приспособленного под операционную деятельность. Мы развернули малые операционные, где можем оказать первоначальную помощь, дальше, если необходимо, везем раненых в профильные отделения.

Главная сложность заключается в том, что нас – лечебного учреждения, через которое прошло почти 6,5 тысяч бойцов, как бы не существует юридически. Изначально мы сформировались под Министерством здравоохранения, чтобы потом перейти под юрисдикцию Министерства обороны. Но дело не сдвинулось, а Министерство здравоохранения дало ответ, что мы им не нужны.

Существование госпиталя на сегодняшний день – это инициатива коллектива. Осталось ядро, на котором все и держится. Мы работаем без зарплаты – всего пару раз дали небольшую денежную компенсацию, но что это, когда у людей семьи? Не получаем горюче-смазочных материалов: солярка, ремонт машин за свои деньги. Медикаменты – исключительно за счет гуманитарных поставок небезразличных людей из России. Надо отдать должное россиянам и людям, русским по духу, – некоторые отдают последнее.

Существуем мы исключительно на гуманитарной помощи и рады абсолютно всему. Например, поступает боец, его одежда вся в крови – она разрезается и снимается – и человек остается без ничего. Ему нужны трусы, носки, штаны, тапочки. Оно вроде смешно звучит, но если в день поступит 10–15 человек – посчитайте, сколько в месяц нужно того, чего мы в обыденной жизни как-то не замечаем. При целенаправленных поставках эти проблемы ушли бы сами собой – помощь требовалась бы только конкретными препаратами, отсутствующими в Донецке, и только определенным бойцам. А мы, получается, нуждаемся во всем и ходим с протянутой рукой: «Помогите, люди добрые!» Причем, помогают, как правило, простые люди – олигархи к этому делу не совсем причастны. В основном, откликаются, так сказать, «менеджеры среднего звена».

Но, слава Богу, добрых людей у нас очень много! Все мы прекрасно понимаем, что приходящее к нам отрывают от семей. Низкий всем поклон за это!

 Медсестра

Персонал Первого военного госпиталя, особо не вдаваясь в политические нюансы, делом старается помогать людям, отдавая себя без остатка. Светлана, как и ее коллеги, – волонтер.

Родом я из поселка под Шахтерском, находящегося в 60 километрах от Донецка. Когда заканчивала медучилище, началась война. Получив диплом, думала, куда устраиваться, время-то военное! В интернете прочитала, что в Донецке организовался военный госпиталь. Cела на автобус и приехала. Мне не важно было, что не платят зарплату, что какие-то неурядицы, главное – быть здесь и помогать людям! Остальное – уходит на второй план. Сейчас, в военное время, важно поддержать наших ребят, которые воюют и гибнут за нас.

Опыт получала уже в деле: когда ребят начали привозить с поля боя, меня порой трясло – до того страшно было… но со временем привыкла. Включаются мозги, и ты думаешь о том, как спасти раненого, – только его перед собой видишь. Без сочувствия, конечно, в нашем деле не обойтись. У меня, наверное, еще мало практики – все через себя пропускаю. Сейчас уже могу спокойно смотреть на то, что раньше вызывало страх. Привыкла к виду крови.

С ранеными мы общаемся по-дружески, не как в обычной больнице, да и пациенты наши не совсем обычные люди – «идейные», в основном, – не долечиваясь, убегают в части, на передовую, лишь бы выполнить долг. Они этим живут! Рвутся обратно и верят!

Между россиянами и местными ребятами я особой разницы не заметила – может, к местным мы больше привыкли. Наши – шахтеры – простые, закаленные, не боятся тяжелого труда, опасности; россияне иногда отличаются по стилю (смотря кто откуда) – новомодные стрижки и тому подобное… изредка попадаются и гламурные парни – и такие приезжают воевать. Все разные, со своими характерами. Со временем я, наверное, больше стала разбираться в людях – вижу отдельные типажи, понимаю, с кем надо построже, а кого необходимо успокоить, поговорить. Важно не только уколы делать, но и посочувствовать, утешить.

Главное – приносить пользу, хотя приходится жить совсем без денег – в кошельке у меня гривен 20 (около 50 рублей. – Ред.). Здесь нас кормят, живем в комнате с девочками-студентками, все иногородние, одна вообще с оккупированной территории. Я и раньше не особо понимала какие-то ставки, расчеты в медицине – привезли больного, у которого нет денег, разве из-за этого уход хуже должен быть? Даже в мирное время считала: если человек хочет тебя отблагодарить – он отблагодарит; не захочет, нет у него денег – и не надо. От этого отношение к больному не должно меняться. А сейчас, в войну, и подавно… стараешься все сделать, чтобы помочь поскорее встать на ноги.

Ополченцы тоже который месяц зарплату не получают – от этого же воевать не перестают, а если выдадут кому, они и нас балуют – шоколадки приносят, без сладкого не остаемся – приятно, конечно.

Родители относятся к моей работе уважительно. Мама, конечно, переживает за меня и брата – он в ополчении, в артиллерии. Сейчас стал командиром боевой машины, парень он неглупый, в шахте электрослесарем работал. Ему 22 года, мне 25 – мы вместе ушли, как закончили учиться. Еле-еле дождались получения дипломов…

Женихи? Есть и женихи, но они же воюют! Первым делом – самолеты, ну, а девушки… Сейчас о серьезных отношениях думать не время – замуж после войны выходить будем. Как говорится, замуж не напасть… главное, чтобы человек стоящий был, серьезный, а не просто так выскочить… Один из ребят меня поддержал: «Боюсь жениться, – говорит. – Вдруг убьют, и жена вдовой останется!»

В будущее мы особо не заглядываем – все так быстро меняется! Думаю, и после войны останусь медсестрой в госпитале – чувствую, мое это! А дальше – жизнь покажет. В медицинский институт не планирую – неизвестно, что с нами будет. Надеемся на лучшее, конечно, но… Может, и на передовой придется госпиталь разворачивать.

Поначалу я сильно боялась, особенно когда бомбили, а сейчас… сейчас у меня, наверное, какое-то бесстрашие выработалось… Назад дороги для нас уже нет!

Шофер – сидячая работа?!

            Петровский, окраинный район Донецка – фактически передовая, войска украинской нацгвардии стоят менее чем в километре – в прилегающей вплотную Марьинке. Обстрелы здесь постоянны. Многие местные жители уехали, у кого-то разрушен дом, кто-то живет в бомбоубежище. Но многие остаются: по идейным соображениям – «моя земля»; из-за боязни мародеров – своих же, молниеносно прознающих об отбывших хозяевах и наносящих разоряющие «визиты».

Путь в Петровский район не близок – около часа от центра на автобусе, в объезд города – длинного, растянутого, образованного из сливавшихся друг с другом шахтерских поселков. Чем ближе к окраинам, тем напряженнее обстановка – тревога разливается в воздухе, делая его плотным, почти материальным. Кажется, что немногие пассажиры объединены чем-то общим, и общее это – страх внезапной смерти. Пафос? Отнюдь. Мы проезжаем 27-ю больницу микрорайона Текстильщик, обстрелянную несколько дней назад; минуем открытый участок дороги, где снаряд угодил в автобус. Доехав до конечной остановки, облегченно вздыхаем, рассыпаясь (кто-то даже бегом) в разные стороны.

Мы уходим, а водитель, немного постояв, отправляется в обратный путь, и рейсов таких в этот неспокойный день будет еще достаточно…

Сергей работает водителем автобуса №58 уже 17 лет. Живет в этом же районе. Остается не только из-за заработка, столь редкого в нынешнем Донецке…

«Я дома! Почему я должен уезжать?! Опасность? Привыкаешь! Человек ко всему привыкает, теперь это точно знаю – на опыте. Одновременно и страшно, и не страшно… Бомбы, осколки и в блиндажи окрестные залетали, и под машины…

Семью я отправил от греха подальше, в Россию, у меня дети маленькие – год и пять лет, мы живем в этом же районе. Сам остался – мародеры хозяйничают, да и не хочу бегать! Я здесь родился, вырос, живу всю жизнь.

На маршруте самый рискованный участок дороги – открытое пространство от этой, конечной, остановки до «Брикетной» – это больше 2 километров, «мертвая зона» так называемая.

На работу приезжаю к восьми утра. Даже летом, при сильных обстрелах все равно возили людей, пара пассажиров была постоянно. А что делать? Кому-то нужно на смену, кому-то по делам – без большой надобности, конечно, из дома не выйдешь, но и когда припечет, пешком не пойдешь.

Сейчас опять обстрелы усилились – позавчера около трех часов дня «жарко» было, сегодня чуток повеселее, да и то относительно… На «Аптеке» совсем недавно снаряд разорвался, впереди меня, между моим и другим автобусом… Но ничего… никого не зацепило.

Но и снаряды, и мародеры – это еще не все. Вчера весь день продержали в службе безопасности подразделения «Оплот», свои же, по подозрению в шпионаже. Я им объясняю, что работаю на этом маршруте много лет, всех знаю, и меня все знают. Каждый день здесь езжу и так же рискую жизнью…»

В истинности слов Сергея мне пришлось убедиться через несколько минут, как и узнать методы вышеупомянутого «Оплота». Наш разговор прервали… Меня высадили из автобуса, обвинив в съемке блокпоста. Были и крики, и угрозы, и бездоказательные обвинения непонятно в чем. Ни мое российское гражданство, ни многочисленные удостоверения и аккредитации в расчет не принимались. Подразделение. Служба безопасности… мне удалось миновать лишь легендарного «подвала».

«Охота на ведьм» идет в Донецке полным ходом – неквалифицированные люди, равнодушные к «чести мундира», формируют мнение об ополчении у нас – приехавших помочь россиян…

Именно там, в Донецке, я, быть может впервые, поняла, сколь опасна профессия журналиста. Страшили не столько пули и осколки, сколько люди с автоматами и безграничной властью, которых мы называем «свои».

Пономарь Рома

Храм святого праведного Иоанна Крондштадтского находится в том же Петровском районе. Некогда гимназия в поместье Карпова, после революции – школа, в начале 90-х – храм.

12 июля 2014 года, в день апостолов Петра и Павла, начались обстрелы этого района. По храму били планомерно – это не была случайность. Два раза снаряды рвались в нескольких метрах, на третий – попали в купол, и церковь сгорела дотла. Удалось потушить лишь крышу крестильни, находящейся в этом же здании, – сейчас там продолжают совершать богослужения.

Многие прихожане, особенно с детьми, покинули Донецк. Во время обстрелов 13-летний Рома помогал отцу Александру. Их семья не выехала, потому что не было денег, да и некуда...

«На службы мы ходили с мамой пешком. Начинали стрелять – ложились, пережидали и шли дальше. Как-то, услышав звук выстрела, я сразу на землю рухнул, а мама пока сумки поставила, пока собралась лечь, снаряд уже мимо и пролетел...

Отец Александр службы не пропускает, даже из-за обстрелов. Я ему помогаю. Раньше у нас пономарей человек 20 было, но кто уехал, кто в ополчение ушел, я один остался.

Куда отцу Александру без меня, он же один служит! Кто ему кадило разожжет и подаст? Кто «Апостол» прочитает?

Да и у меня теперь времени много: школа не работает – задание присылают по телефону, эсэмэсками. Оценки выставляют по итогам контрольных. Учебники у нас еще на украинском языке, а ответы надо уже на русском слать на электронную почту – неразбериха! Интернет часто не работает – но кого это волнует! А мне необходимо хорошо учиться – после школы думаю поступать в духовную семинарию – да и отец хотел, чтобы я стал священником. В какую, еще не знаю, – куда владыка направит, самому выбирать нельзя.

Мы с мамой ходим почти на все службы – мама на кухне помогает, я в храме. Правда, не всегда это безопасно… Как-то, еще летом, нас угостили именинным пирогом, мы взяли его с собой. Идем домой – навстречу бежит котенок – кричит! Голодный! А я животных очень люблю и прошу маму: «Давай покормим котеночка!» Остановились, а у самих, кроме пирога, ничего нет, отщипнули, подождали, пока съест, и дальше пошли. До железнодорожных путей метров 40 не дошли, как прямо под терриконом два снаряда разорвались – меня в кусты откинуло. Мама подбежала, подняла, а я первые минуты вообще ничего не слышал, уши заложило, болят... Она говорит: «Терпи, сынок!» Мы побежали, видим: кругом осколки валяются! Еще горячие! Пока домой добрались – в ушах звенеть перестало, но еще дня два я от каждого взрыва подскакивал. Если бы не этот котенок, не знаю, что с нами было бы…»

Рома продолжает оставаться в Донецке и иногда присылает вот такие письма: «Бомбят ужас как страшно, через дом от нас прилетел снаряд. Слава Богу, жертв нет, да и у нас все целое. Нам с России в церковь привезли гуманитарку… А недавно пришла еще одна гуманитарка с Питера, 20 ящиков с продуктами».

Много еще на Донбассе людей разных профессий, обыденные обязанности которых в военное время превращаются в настоящий подвиг.

В пожарной части на окраине простреливаемого Киевского района Донецка беседовали с пожарной бригадой: «Пожары? Что пожары? Тушим! Обстрелы? И под обстрелами тушим». А я вспоминала видеозапись с этой самой командой, где сбивали они пламя с полыхавшего дома, а вокруг рвались «Грады».

Преподаватели и коммунальщики, артисты театров и шахтеры, продолжающие добывать уголь; продавцы магазинов и музейные работники… да мало ли еще кто, несущий свою каждодневную вахту в это неспокойное время…

Кос

Мы сидели за стойкой регистрации в международном аэропорту, но не эффектные девушки в строгих костюмах оформляли за ней билеты в заморские страны… В раскаленном железном ящике потрескивали дрова, котелок, закипая, опустошался и вновь закипал. Мы вели разговор за жизнь под несмолкающую канонаду, то и дело пригибая головы за стойку регистрации в международном аэропорту Донецка.

Ополченец с позывным «Кос» ловко управлялся с сухпаем, раскрывая блюда, разогревая их с помощью прилагавшихся химреактивов. Я же, обессилев от тяжести бронежилета, неудобства каски, норовившей съехать на нос, звука постоянно рвущихся снарядов и эмоциональной неподъемности всего увиденного, пыталась, еле ворочая языком, не упустить нить разговора…

Я родом из Харцызска (30 километров от Донецка). Отец – шахтер, мама – повар. Рос, как и все: пропадал с друзьями на улице, любил гонять в футбол. Благодаря отцу увлекся охотой. После школы решил стать шахтером, – не от безысходности, а действительно было интересно. Поступил в Енакиевский политехнический техникум. События в Киеве пришлись на окончание учебы. Я хотел вступить в ополчение еще в Славянске, когда все только зарождалось. Но пришлось подождать: останавливала неизвестность и учеба. Защитившись, сразу ушел. И только через месяц, приехав в увольнение, забрал диплом – мне было тогда 18 лет.

Я воюю за то, чтобы моя одиннадцатилетняя сестренка не слышала залпов и не сидела по сырым подвалам – но, к сожалению, она уже прочувствовала, что такое война… И против режима диктатуры: не хочу жить в государстве, где за образ мыслей, за упоминание России могут посадить или убить, где неугодных бросают в мусорные баки и говорят «донецкое быдло». С нынешней киевской властью нам жизни нет! Если бы нас не стали так сильно давить, мы бы не начали отчаянно сопротивляться. Можно было все решить мирным путем, но они захотели войны.

Когда только собирался в ополчение, знакомые думали, что шучу или треплюсь, – у нас каждый второй на словах собирается… Отец (ему 43 года) был против, но и сам хотел воевать. В итоге, мы ушли вместе: я – первым, а он, когда узнал, пришел следом. Мать удерживать не стала, знала: бесполезно, наоборот, старалась подбодрить: молодцы, мол, – но видно было, что она очень переживала и немного гордилась.

Из моих друзей только один человек воюет, мы вместе в школе учились, жили через два дома, сейчас – в одном подразделении. Командиры нас понимают и не разлучают.

Военную подготовку мы не проходили – не было времени учить новобранцев, враг стоял у ворот. Как обращаться с оружием, не показывали – в бою научитесь. Хорошо, что я охотник! Сначала записали автоматчиком, но, узнав, что стрельбой занимался, – дали СВД (снайперскую винтовку Драгунова), посмотрели, как работаю, и сошлись на том, что буду снайпером.

Первый бой... это неописуемо… 22 или 23 июля, точно не помню, мы штурмовали высоту в селе Мариновка. Мы, зашли, а точнее, нас запустила украинская гвардия, – позиции они уже пристреляли. Не успели продвинуться, как началось… Сначала лупил танк. Первый залп – и от прямого попадания погибло пять или шесть человек из пятидесяти. В паре с танком заработал миномет. С каждым новым выстрелом – новые раненые и убитые. Жуткое зрелище… Слышишь залп, следом разрыв и чьи-то крики о помощи… а сделать ничего не можешь.

Мы лежали на голой земле – укрытий практически не было, лежали и ждали своего снаряда… я все время думал: вот он – мой! Это было самое страшное. Прошло немного времени, начал привыкать, определять по звуку: направление, недолет, перелет… Говорят же: своего не услышишь – когда падает прямо на тебя, не различаешь ни шуршания, ни свиста.

Вскоре чуток поутихло – появилась возможность уйти. Начали спускаться, выносить раненых: Штыка с перебитыми ногам, Чистого, раненого в голову. Отходили в Мариновку. Вернее, как отходили… ползком, на коленях. Вскоре Чистый умер. Пришлось его оставить, иначе бы не выбрались… Штыка тянул мой отец с двумя товарищами.

Тогда погибло 16 человек. Их смогли забрать только через 16 суток.

Первая смерть близкого товарища произошла в Песках. Его позывной – «Бахмут», сам местный, с Артемовска. Это был его первый и последний бой.

Нас, 11 или 12 человек, отправили на подкрепление, мы даже не успели дойти – накрыла артиллерия. «Градины» рвались в нескольких десятках метров. Один из снарядов разорвался рядом с Бахмутом. Он погиб мгновенно. Сокол поймал 30 осколков в ноги. Меня контузило – открылось сильная рвота, головокружение, – я не мог продолжать бой.

Командир приказал отступать.

Из-за контузии голова раскалывалась – я тянул мертвого друга и не понимал, что происходит… Еще пару часов назад мы договаривались по приезде отдохнуть, попариться в бане, шутили, подкалывали друг друга, и вдруг… тянешь его бездыханного. Тяжело! Только вернувшись на базу, я начал понимать, что произошло. Бахмута больше нет! Вот тогда-то и навернуло… Скрывать не буду – плакал. Да что там… все плакали…

За прошедшие десять месяцев я повоевал в Степановке (в нескольких километрах от Саур-могилы), Мариновке, Песках, Донецком аэропорту, Логвиново, Дебальцево.

Сначала воевали «без ничего против всего»: одеты-обуты кое-как, снабжение на нуле, оружия толком нет, боеприпасов нет… зато отношения стали братскими – и это не просто слова! Я с уверенностью любого назову братом – наша дружба проверялась делом, в боях. С уверенностью могу сказать: окружающие – самые лучшие люди! Они знают цену дружбе! Война сближает – в этом ее единственный плюс. Я мечтаю, когда все закончится, собраться всем составом и погудеть.

Ополченцы, люди, в основном, идейные, – противники киевского режима, но есть и пара «солдат удачи», куда без них... Россиян-добровольцев много – простые ребята, приехавшие на помощь, – некоторые попродавали машины, чтобы купить снаряжение и добраться. Из ребят-ополченцев мне запомнился Леха из Омска. Мы в Степановке познакомились. Они вместе с моим отцом гранатометчиками были. Обычный парень, бросивший все… Я спросил: зачем? Он ответил: «Не люблю, когда обижают русских!» Попадаются и воевавшие – они передают нам свой опыт. Например, мой командир, прошедший Чечню, – снайпер, разведчик – и меня натаскивает в этом деле – за неделю научил большему, чем я узнал за предыдущие полгода.

Лично я испытываю большую благодарность и уважение к этим людям. Они бросили свои семьи, работу, рискуют жизнью, а наши сидят дома и кричат: «Россия, введи войска!» Наблюдал и еще одну не очень хорошую особенность: местные частенько стараются слинять в патрули или еще куда – подальше от войны, а россияне идут в самое пекло: пара ребят из нашего подразделения всегда и везде первые. По моему мнению, Россия не должна вводить войска, хотя, конечно, мы были бы рады, но это осложнит ситуацию – тут идет большая политика, в которой я не понимаю и не хочу понимать. Мое дело – отстоять нашу Землю и выжить в этой войне!

Я не осуждаю сидящих дома – у многих свои причины: семья, дети, кто-то чувствует, что не потянет. Это право каждого! Обидно только, что они позволяют себе высказывания типа: «Сколько можно штурмовать этот аэропорт? Уже давно бы взяли!» Молодые пацаны гибнут, а мужчины среднего возраста считают, что это не их война: «Когда серьезная война начнется, тогда и пойду».

На боевых (на передовой) другая жизнь – про отдых забываешь сразу. День проходит обычно… ну, как обычно: артобстрелы и прочее. Пара часов – и ты привыкаешь. Отдыхаем днем. Ночью, по очереди, становимся в наблюдение – это называется «стоять на глазах» – час или два, в зависимости от погоды. Едим тушенку и сухпайки. Веселого мало, но какая-та романтика в этом есть… Сидишь в окопе и думаешь: вот так же мой дед сидел когда-то и мечтал…

Честно сказать: без боевых скучно, но и избыток их утомляет.

Бывает, ходим и в разведку – это очень интересно и опасно! Тут надо думать головой, быть уверенным в каждом человеке. Я пойду далеко не с каждым: не все могут работать в малой группе, кто-то поддается панике. Да и сам, если почувствую: не потяну, – могу отказаться. Это дело добровольное – никто не осудит! Ведь, если тебя заставят, можешь подвести группу, вплоть до гибели.

Разведка проводится, чтобы узнать, где находится противник, скорректировать огонь. Например, в Логвиново мы контролировали дорогу из Дебальцевского котла, по которой выходила украинская техника. Пошли в разведку, возвращаться пришлось километров десять, я травмировал колено и не мог шага ступить, а рядом – вражеская техника, пехота… Пришлось вколоть антишок. Хорошо, что он у нас вообще был! Это дефицит страшный во многих подразделениях, а ведь от него жизнь зависит: раненые умирают от боли, а у нас на сорок бойцов всего пять ампул, причем одна оказалась бракованная.

Про то, что могут убить, я стараюсь не думать, хотя страх, конечно, есть – кто не боится, погибает первым. Не исключаю и вероятность плена, но после того, как насмотрелся на пленных… не уверен, что выдержу пытки – лучше смерть! Пистолеты для этого держим, носим гранату для себя… хотя, не знаю, смогу ли выдернуть чеку и подорваться – морально это очень тяжело! Но в плен никак: либо биться до конца, либо смерть!

Признаться, раньше и предположить не мог, что потяну войну никто не ожидал, даже друзья. Сейчас уже привык, кажется, что война всегда шла и всегда будет. Потом хотел бы остаться в Вооруженных силах, – уже не представляю себя в мирной жизни.

Я не могу утверждать, что изменился, – за собой не видно, чувствую только – повзрослел. Друзья, родственники говорят: на конфликты иду охотно. На боевых все орут, не придавая этому значения, но приезжая домой, чувствую: что-то не так. С родителями у меня очень близкие отношения, я их люблю и уважаю, но начал замечать, что стал вспыльчивым, раздражительным… Кричу на отца за то, что недопонял или переспросил, а через мгновение понимаю: ни к чему это – и становится стыдно…

Отца еще в Степановке ранило в ногу – он хоть и дома, но опять рвется в бой, а я не хочу! Тогда наши девчата останутся без мужчин! А так, не дай Бог что, – отец вытянет семью. Была у меня и девчонка, но мы расстались. Я, конечно, переживал, но… не о том сейчас надо думать. С другой девчонкой пытаюсь общаться, да дома-то толком не бываю: с базы на боевые, с боевых на базу – отдохнешь, восстановишься – и снова в бойАанутся без мужчин, аой жизни. яющие представить Новый Афон тех летть может, приуготовительную к чему-то более масштабному, рол.

Мне не жаль проходящую в окопах молодость, хотя порой пробивает: всем наплевать, а мне что, больше всех надо? Никто ведь потом и не вспомнит о наших делах…

На войне все верят в Бога! Ни одного не встречал, чтобы не молился в трудные минуты, а кто говорит, что не верит, – врет! В критические моменты больше не на кого уповать. Товарищи – это одно, а душевное спокойствие только в Боге можно получить. До войны я нечасто вспоминал Господа, а как началось – каждый день или перед выходом на задание скажу Ему пару слов, перекрещусь и немного успокаиваюсь.

Кто бы что ни говорил, у меня уйма случаев, когда чудом остался цел.

В Песках совсем близко «градина» рванула. Винтовку мою, «Людочку», я рядом с собой положил, но ее отбросило. Смотрю, осколок попал в магазин, как раз на уровне головы. Это чудо ведь – у «Града» такой разлет осколков! Ты лежишь неприкрытый, попадает один, да и то в винтовку!

В Логвиново вычислял украинского корректировщика, но он вычислил меня раньше. Начали крыть. Я упал. До укрытия метров 30–40, а мины уже метрах в 30 ложатся. Он скорректировал – мины приблизились еще метров на 15. И с каждыми двумя залпами все ближе и ближе... Что делать? В такие моменты только одна надежда – на Господа Бога. Я лежал, ожидая своего снаряда… потом набрался смелости, поцеловал крест нательный, сказал: «Спаси и сохрани!» – и побежал к укрытию. Слышал только, как осколки свистели… Я бежал в полный рост – некогда было пригибаться или ложиться, мчался изо всех сил… как две последние мины не задели, не знаю, – осколки попали в заграждение из ящиков с песком впереди меня – будто сквозь прошли! Когда обстрел прекратился, я прошел по своим следам. Смотрю: все вокруг посечено! Как я добежал?! Одному Богу известно!

Сейчас Кос продолжает воевать. Недавно ему дали звание лейтенанта и взвод, правда, состоящий пока из 12 человек.

 «Привет! Я в порядке! – пишет он с боевых. – Сегодня нас обстреляли, но не сильно. Сижу со своими – жду прорыва! Прибыло много необстрелянного молодняка. Я – младший, большинству за двадцать. Сильно переживаю… главное, чтобы не возникла паника. После первого боя они станут отличными солдатами или сломаются».

И если кто-то скажет, что парень этот отличается от добровольцев, 18-летие которых пришлось на год 1941-й, я имею все основания ему не поверить…

Ведь войну поймет только тот, кто прочувствовал ее на себе…

Рейтинг статьи: 0


вернуться Версия для печати

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru