Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Фотографии


Сергей Щербаков

 

Рассказ

 

 

– Все, на этот раз ты не отвертишься, пошли фотографироваться. – Жена решительно взяла старенькую «Смену». Он обреченно поплелся следом.

К фотографии Николай относился с мистической осторожностью. В детстве возле гроба отца дядя Миша почему-то указал пальцем на стоявшего рядом и, оказалось, изо всех бывших на карточке, именно этот человек умер первым после отца. Вышло, будто дядя Миша указал очередного покойника... Потом жена сфотографировала свекровь на могиле ее мужа, и вдруг на снимке возникли ветви какого-то дерева, а никакого дерева поблизости в помине не было. Откуда оно взялось?

Надю Николай снял удачно всего один раз за пятнадцать лет. В первый день после свадьбы на Адмиралтейской набережной в Ленинграде. Чудеса и тут продолжились. Николай был художником, мастером жанра - на карточку же, в правый угол, ни с того ни с сего влез выступ смотровой площадки. Даже человек мало-мальски знакомый с композицией обрезал бы его. Значит, кто-то помог сделать этот снимок? Начало казаться, что как дядя Миша указал пальцем следующего покойника, так и здесь невидимый перст что-то указал им. Уж очень этот выступ похож на краешек гроба... Этот краешек не давал спокойно жить, пока Николай не додумался, что на карточке запечатлелась вся надина прожитая и будущая жизнь. Парапет, на который она облокотилась – дорога ее жизни. Стоит она почти в центре кадра, во время съемок ей было тридцать лет. «Значит, до гроба, моей смерти, осталось почти столько же. Успеем жизнь прожить! А после меня ей останется лет пять-семь». Столько примерно лет отхватывает краешек гроба...

Николай утешился, но, сколько потом ни пытался снимать Надю, ничего не получалось. Другие люди выходили прекрасно, а она либо в нерезкости, либо с закрытыми глазами, либо на себя непохожа. Жена обижалась и вполне серьёзно заявляла, мол, он не любит ее. Естественно, Николай всеми способами старался увильнуть от съемок.

*     *     *

Во дворе, надеясь все же замурыжить дело, он вяло огляделся вокруг: «Ну, где тебя прикажешь снимать?» Надя отрезала: «Сам думай, ты ведь художник». И вдруг Николай вспомнил: бабушка Василиса стоит опершись рукой на угол своего древнего дома. «Садись на завалинку. Так. Ага. Обопрись спиной о бревна...» Белое лицо жены, ее полные обнаженные руки на фоне черных бревен. «А ведь прекрасная фотография могла бы получиться», – невольно пронеслось в голове. Дрожащей рукой нажал кнопку. Она, слава Богу, щелкнула. «Давай еще раз для надежности», – подбодрила Надя. Он осторожно повел рычаг перемотки и услыхал характерный хруст рвущейся пленки. Попробовал еще раз – совсем заело. Не соображая, что делает, Николай сказал: «Внимание, снимаю...» Надя встала с завалинки: «Теперь ты садись. Посмотрим, кто кого больше любит». Не в силах вымолвить слово, словно идя на казнь, он молча сел на завалинку.

Напрасно помучившись с перемоткой, жена ушла в дом, легла на кровать и укрылась с головой. Этого-то он боялся больше всего. Лучше бы она запустила в него фотоаппаратом или закричала бы, что он самый плохой на свете муж... А она бесчувственно окаменела - события теперь пойдут дальше крика.

Только через час Николай собрался с духом: «Роднуша, ау-у... Ну, что ты, ей Богу, как капризная девочка. Нельзя же так из-за всякой мелочи себя мучить. Да и меня тоже. Словно на этой фотографии свет клином сошелся. Не гневи Господа, вон сколько у нас интересного в жизни происходит...» Жена резко откинула одеяло: «Что у нас происходит? Я живу одна, как шиш, в Москве. Никуда не хожу, ничего не вижу. Во что ты меня превратил! Когда мы в последний раз вместе с тобой куда-то ходили? Не морщи напрасно лоб. Зато я прекрасно помню – два года назад на похороны Алексея Петровича. Да я готова все вытерпеть, ходить в одной юбке еще пять лет, но хоть семейный альбом-то, такую малость, я могу иметь? Или я и этого у тебя не заслужила?»

– Господи, да я же ненарочно. Что мне жалко щелкнуть тебя что ли!

– Жалко. Ради меня ты пальцем не хочешь пошевелить, а ради других готов в лепешку расшибиться. Сколько раз просила научить на велосипеде ездить. Мы с тобой хоть в Борисоглеб за продуктами ездили бы вместе...

Раньше Николай начинал кричать, перечислять свои заслуги. Мол, только благодаря ему они пришли ко Христу, что живут честно, а этим нынче редко кто может похвалиться, что, наконец, они стали довольно известными людьми – жена обычно язвительно поправляла: «широко известные в узком кругу», – что, конечно, это требует жертв, ведь к истине идут только тесным путем... На этот раз, хотя горло сдавило, наконец-то хватило смирения промолчать. Чтобы не сорваться, он быстро ушел в светелку. Лег на кровать, тоже укрылся с головой, чтобы ничего не видеть, не слышать. Подтянул колени к самому подбородку, словно стремился хоть позой достичь такого же безмятежного состояния, которое было в родной утробе матери. Душа вздрагивала от боли, будто ее отстегали кнутом. «Надо же быть такой неблагодарной... На велосипеде не научил кататься. Даже это сюда приплела... С ее позвоночником после первого серьезного падения можно стать инвалидом; научи, а потом переживай.» Потому он предпочитал слушать ее постоянные жалобы друзьям, мол, муж хочет меня, как Дружка, водить на коротком поводке. Она была близка к истине – Николай настолько всегда боялся за Надю, что даже сам удивлялся, как до сих пор не сошел с ума. Когда жены не было дома, ему чудилось, что вот сейчас ее сбила машина, что вот сейчас ее тащат в подворотню квадратноголовые парни с жестокими ушами, ставшие полновластными хозяевами улиц... Наверное, это было ненормально, но он не мог ничего поделать с собой.

В детстве Николай был бесстрашным сорви головой, до самой женитьбы не знал, что такое поддаться страху, а при Наде вдруг начал бояться людей. Особенно когда пришел ко Христу и отчетливо понял, что такое человек без Бога. Оказалось, страшное большинство людей живет по своим хотениям. Что такому человеку может взбрести в голову – один лукавый ведает. Николая поражало: почему они еще так мало зверствуют? Оставаясь с такими с глазу на глаз он каждую секунду ожидал не просто хамства, но, насилия. Старался не глядеть на них, чтобы не подхлестнуть их своим знанием. Невольно вспоминалась строчка Рубцова «Уж лучше разным существам в местах тревожных не встречаться». Когда ему самому бес внушал страшные неотвязные мысли, он, с трудом превозмогая их молитвой, думал: «Боже мой, а как же они-то?.. Возмездия боятся? Едва ли. Притом нынче полная безнаказанность, да и само наказание смехотворное, да и кто деньгу имеет, тот и в тюрьме отсидит припеваючи. Неужели вложенное Господом при рождении понятие о добре и зле имеет такую силу?! А что же еще может удержать подобных от мерзости?..»

В меру сил стараясь жить по-христиански Николай постепенно побеждал страх перед людьми, но за Надю боялся по-прежнему. Женщины больше привязаны к материальному, им гораздо труднее спасти свою душу. К тому же Надя была настолько невезучей – с ней непременно что-нибудь случалось даже в самых безобидных ситуациях. На ровном месте она вдруг подворачивала ногу. Во время чина прощения именно у нее одной во всем храме ни с того ни с сего слетал с головы платок и она долго не могла выпутаться из него. На могиле блаженной Матроши, когда кланялась, у нее вдруг загорелась от свечи косынка на голове... Правда, худа без добра не бывает – благодаря постоянной тревоге за жену Николай научился молиться в течение дня, а не только утром и вечером...

Сейчас же он думал: «Конечно, она хлебнула со мной горюшка немало, но ведь и счастье же было. Или не было? Дался ей этот альбом!» Его поражало, что Надя, такая умная, не может понять: альбомы, как правило, имеют те, у кого от прожитого не остается ничего, кроме восклицаний: «Это мы в Сочи на пляже, а это в Праге по турпутевке...» Кроме того какие шмотки купили, что в ресторане ели, какую кто отмочил хохму - им и вспомнить-то нечего...

Чтобы совсем успокоиться, Николай начал привычно прокручивать «кадры» их жизни с Надей. Он помнил все именно кадрами, снимками. Иногда перед сном, боясь, что «карточки» сотрет река забвения, просматривал их. Вот и сейчас они ожили, замелькали, как кино, но он остановил движение. Нет, сегодня надо пройти все по порядку, с самой первой «фотографии».

*     *     *

В день знакомства Надя была в светло-сером стеганном финском пальто, и Николай очень жалел, когда оно все-таки износилось. Так вот, увидал он это пальто в метро, во второе их свидание, и в каком-то порыве счастья кинулся навстречу. Надя тоже побежала к нему. После такого обычно прижимают к груди и долго-долго не хотят отпускать. Но, была прожита только неделя со дня знакомства и они смущенно остановились в метре друг от друга – чувства опередили время. Никак нельзя было даже поцеловаться...

Надя жила с родителями, Николай снимал угол, и родственники предоставили им на два дня летнюю дачу. Как назло ударил мороз в 25 градусов, и, передавая ключи, хозяин пошутил: «Не печальтесь, я приеду за вами с ледорубом». Он оказался близок к истине: одно окно было разбито, и пришлось заткнуть его подушкой, дров же не было ни полешка. Со смехом взяли длинную веревку и пошли в ближайший лес. Николай с наслаждением срубил штук пятнадцать высоких сухостоин. Впряглись, а вязанка ни с места. Только с рывка протащили десять шагов и выдохлись. Надо бы сбросить стволов пять, но это почему-то даже в голову не пришло. Так и тащили в снегу выше колен по десять шагов с передышками. Когда до дачи осталось метров триста Надежда упала спиной в снег и закричала, что у нее нет больше сил. Николай молчком впрягся и, откуда только силы взялись, доволок вязанку безо всяких передышек. У самых ворот вдруг сообразил, что бросил ее одну в ночном поле. Пошел назад: «Надя, Надя...» Она не отзывалась. Побежал, не разбирая дороги, и вдруг услыхал виноватый голос: «Коля, я здесь». Она стояла на заборе огорода, уже собираясь спрыгнуть внутрь. Именно в этот момент он понял, какая верная у него будет жена.

Только после семи полных закладок, когда Николай на два ряда перепел все знакомые песни, печка накалилась и в доме запахло живым. Они съели огромное количество еды, запивая глинтвейном. Добравшись до кровати, обнялись и... вырубились до утра.

На обратном пути в электричке, съев вместе первый пуд соли, глядя на изработанные руки старухи крестьянки, сидевшей напротив, Николай промолвил: «Такова будет наша с тобой жизнь». Надя с благоговейным страхом посмотрела на руки: «Хоть чуточку бы полегче...»

Так потом и было, все пятнадцать лет - тяжеленная вязанка и ни одного сброшенного ствола. Правда, в снег падали по очереди. И не раз Надя пыталась остаться одна в ночном поле жизни, но, помня ту вязанку, Николай был уверен: жена вернется.

Конечно, были и просто счастливые деньки, безвязаночные. В Ленинграде, после свадьбы, он запомнил даже лопающиеся пузыри в лужах возле дома тети Верочки, непривычно черные влажные стволы деревьев, как заходили в аптеку – купили аспирин и градусник. Жена назвала его тэрмометром, произнося вместо первого «е» – «э» . Это неожиданно растрогало чуть не до слез. Потом в грустные минуты жизни он всегда ласково спрашивал: «Роднуша, тэрмометр поставим?»...

Поплыли кадры многочисленных поездок в усадьбу Архангельское. В первый раз больше всего запомнилось на остановке горлышко бутылки, так воткнутое в замерзшую землю, будто целая бутылка была закопана. Они даже со смехом проверили. А потом оказалось не до смеха: первые шесть лет именно бутылка, к которой Николай прикладывался сверх меры, чуть не стала их разлучницей... Там же в Архангельском, но уже летом, шел дождь. Аромат флокс шемяще-сладостно пронзал воздух. Они стояли на колоннаде и неожиданно почувствовали: жизнь прошлого века продолжается и сейчас. Совсем недавно смолкли голоса людей, стоявших тут же двести лет назад... И даже услыхали они голоса людей, которые, вдыхая аромат флокс, будут вот так же прятаться от дождя на этой колоннаде, когда их уже не будет на свете. Николай тихонько позвал: «Люди, слышите нас?» Была бабочка с огромными подвижными усами и Надя улыбнулась: «Саша (ее двоюродный брат, писатель) непременно сравнил бы их с чуткими антеннами». Неожиданно вмонтировался кадр несчастливой жизни. Николай бежит от метро Щукинская через парк к Наде в больницу, где она в очередной раз лежит на сохранении беременности. Два дня он пропьянствовал с друзьями художниками. Конечно, жена поняла, почему его не было, и у нее пропали последние силы... В парке сквозяще голо, хрупкие морщинистые листья на земле, словно в запекшейся крови. Николай вдруг почувствовал, из груди его рвется тоскливый волчий вой. Он остановился, зажал рот рукой, согнулся от боли и вдруг совершенно ясно узнал – у них никогда не будет общих детей... Господи, как кровавы эти листья, как сквозяще вокруг!.. Они стояли в больничном коридоре и, не стесняясь людей, плакали о своей бездетности.

И теперь Николаю захотелось, как в детстве, неутешно заплакать: «почему я такой человек?!». Побежать бы к жене, упасть на колени, но разве можно простить за этакое! Да если и можно, легче не станет - надо самому себя простить... Но ведь были же и счастливые дни в их жизни. Усилием воли Николай достал из памяти один из любимых кадров. Жарким-прежарким днем, набрав полнехонькое ведро сине-красной ягоды, они сидят под каринкой на опушке леса. Кузнечики так звенят, что кажется, будто от этого еще жарче становится. Даль в голубом мареве. Мягкая проселочная дорога теряется среди золотых колосьев. И душа звенит сладостно-сладостно. Вдруг, словно упавшая с облаков прохлада, запела какая-то чудная птаха. Так запела, что они прижались друг к другу и превратились в одно, обнаженное миру, существо. Откуда ни возьмись – серая ворона. По-змеиному вытягивая шею, приседая от усердия, закаркала во все воронье горло. Николай грустно обронил: «Всегда в жизни так – стоит кому-то запеть, как тут же кто-нибудь с карканьем». Надя же рассмеялась: «Я – твоя ворона». Он часто убеждал ее, что он-то счастлив, как птица певчая, а она своими вечными попреками только омрачает их прекрасную жизнь, не дает ему петь.

*     *     *

«Где же Дружок? Не смылся ли под шумок в деревню? Греха потом не оберешься», – спохватился Николай. Во дворе его не было. Тихонько открыл дверь в дом, вошел на цыпочках. Так и есть, чувствуя, что хозяйке тяжелее, Песька свернулся черным блестящим клубком, привалился к ее спине, только белые милые лапки торчат из-под мордочки. Понимающе переглянувшись с ним, Николай бесшумно вышел и снова улегся в светелке перебирать счастливые кадры.

Естественно, пошли снимки Дружка. Вот он, двухмесячным щенком, положив лапки на край кровати, пытается вскарабкаться к ним и обиженно визжит, мол, что же вы не поможете мне. Первые месяцы Песька спал в ногах у них, бегал по всей деревне – воровал половики и ощущал себя самым любимым существом на свете, вокруг которого вертится весь этот прекрасный добрый мир. Но, в один пасмурный день на него надели ошейник. Он так был потрясен, что долго не мог придти в себя - пытался содрать его, катался от горя по земле. С этого дня счастливые песькины глаза стали грустными. Рассказывая знакомым об ошейнике, Надя всегда заканчивала горестным восклицанием: «Как он катался, как катался!» Эта фраза навсегда вошла в их жизнь.

А как Надя боялась, что у него не встанут ушки. Николай же смеялся: «Зачем им вставать? Песька итак у нас самый красивый на свете. Не было таких, нету, но... пускай будут – нам не жалко». Конечно, вышло по надиному желанию – ушки встали и оказались такие большие, что многие принимали Дружка за немецкую овчарку, хотя он был зырянской лайкой с немалой долей «дворянской» крови. Надя больше всего гордилась ушами, а Николай непременно всем показывал, что у Дружка на груди не просто классический для лайки узкий белый галстук от подбородка до живота, но с поперечинкой посредине – не галстук, а крест. Мол, глядите, Дружок наш – Божий песик...

А вот Песька, провинившись, склоняет голову с растопыренными ушами и протягивает лапку, дескать, простите меня, не наказывайте. Конечно, вместо наказания Николай обнимает его. Глядя на эту сценку, Надя шутит: «Мы с голоду не умрем – если что, пойдете с Дружком в переход с протянутыми лапками. Думаю, ни одна живая душа мимо вас не пройдет...»

Конечно, переживаний, хлопот с Дружком хватает. И болел он смертельно, и два раза в проруби тонул. На третьем году неожиданно превратился в такого забияку, что каждый выход из дома заканчивался собачьим боем, а в Москве теперь много страшных собак-убийц. Всякие свиноподобные бультерьеры, питбули и прочая американская нечисть. Да и владельцы этих собак мало чем отличаются от своих животных – разговаривать с ними по-человечески очень трудно. И все же теперь Николай с Надей не представляли, что когда-то Дружка с ними не было. А ему всего-то пять годков. «Ну, лет десять он еще проживет, – подумал Николай. – Нам перевалит за пятьдесят. Значит, Песька будет с нами почти всю жизнь... Господи, помилуй мя грешнаго за такую любовь к собаке, но, всякое дыхание да хвалит Господа. Пусть Песька хвалит подольше...» Он благодарно перекрестился и сразу... в храме погасили свет, и спица золотого луча от лампады пред образом Тайной Вечери над царскими вратами коснулась ресниц. Терпко запахло ладаном. Николай увидал свое любимое сводчатое окошечко в глубине алтаря за престолом. Во время службы он часто глядел на него и забывал, что за стенами храма, за этим зеленым вечерним окошечком, разрисованным морозными узорами, есть теперь бордели с продажными женщинами и мужчинами; сквернословящими, всюду и на все плюющими людьми... Николаю до смерти врезалось, как об одном русском святом сказали: «Он ни разу в жизни на землю не плюнул...» Казалось, что нет больше этого смрада за стенами храма, а есть вечная деревенская Москва, где вместе со снежинками порхают ангелы, и уже подъезжают к храму, бодро скрипя полозьями, сани, в которых сидят Александр свет Сергеевич и Николай свет Васильевич. Вот-вот они распахнут двери, внесут с собой новый запах мороза и, троекратно перекрестившись, встанут поблизости. И Валера-алтарник, ангельская душа, как всех приходящих облобызает их и поприветствует: «Христос посреди нас». И ему счастливо ответят: «Есть и будет». А Валера еще обрадует: «Отец Кирилл сейчас будет исповедывать», мол, не печальтесь, у нас вы не останетесь без исповеди и причастия.

Сразу встал перед глазами любимый кадр: Николай, как и все прихожане, застыл в земном поклоне. В храме лепота Троицына и Духова дней – все образа в березовых веточках, на полу трава, цветы. Пахнет полем Божьим. Сердце вздрагивает от радости, как солнечный зайчик на лоне вод. Впереди видны старенькие ботинки какой-то старушки. И он испытывает неведомое доселе великое желание прижаться к ним лбом, чтобы почувствовать себя ниже этих ботинок старушечьих, и понимает, что и для него, грешника треокаяннаго, не все потеряно, хотя именно он еще вчера, глядя на людей, нет-нет да думал: «Неужели вот эти могут думать и чувствовать так, как я?» И хоть отгонял от себя этот помысл, но в глубине своего существа оставался уверен: «Нет, не могут». А тут вдруг... ниже ботинок простой старухи!

Дружок ткнулся носом в ладонь. «Ты почему хозяйку бросил? Иди, иди к хозяйке». Николай проводил его взглядом и благодарно перекрестился: «Слава Тебе Господи, что Ты привел, нас в храм. Чтобы теперь с нами было». Уходя со службы раньше времени, он всегда ощущал такое сиротство, словно на чужбину отправлялся. Вдруг вспомнилась строка Владимира Набокова, царапнувшая когда-то сердце: «В душном храме образа». Значит, неверующий человек был Набоков: неверующим и маловерам всегда в храме душно – он, как всегда, предельно точен. Нет, Набоков не приедет в наш храм на санях из деревенской Москвы, как Пушкин и Гоголь. Господи, как жалко его – у нас всем бы места хватило. И это он с пушкинской силой видел мир: «Тьму рассекает пестрый лай собак». Лай именно рассекает тьму. Но, самое гениальное, что он «пестрый»!..

*     *     *

Да, худо-бедно на один альбомчик фотографий хватило бы... Но, видно Господу не угодно, а Надя ничего знать не хочет – подавай ей фотографии, и все тут. Он уж ей и про старуху у разбитого корыта, и про свои картины, мол, зачем тебе еще карточки, когда на моих картинах вся наша жизнь запечатлена, а она в ответ: «Всегда я на заднем плане у тебя. Только в “Цветах благоухающих” ты меня одну написал, и то плачущую. Ты напиши меня радостную...»

Вообще-то в самом деле уму непостижимо – другие люди выходят у него прекрасно, а родная жена всего один раз получилась сносно?! Совместной фотографии тоже ни одной приличной. И тут он вспомнил: «Господи, может быть одна карточка есть?» Этой весной они были на Даниловском кладбище у своей любимой блаженной Матроши. Поклонились ее могилке, попросили каждый о своем. Отойдя от оградки Николай придержал Надю за локоть: «Давай постоим немножко». День был морозный, солнечный. На дороге резвились милые щенки и юродивая Христа ради рассказывала мужчине, показывая на одного щенка, понуро сидевшего в стороне, что кто-то облил его водой и он может погибнуть. Мужчина улыбнулся: «Да вы протрите его рукавицей, вон она у вас какая теплая». Юродивая виновато всплеснула руками, мол, простите меня неразумную. Подошла к щенку, протерла его. Он сразу весело встряхнулся и побежал к своим братьям. Стало ясно – теперь не замерзнет. На ближайшую оградку сел голубь. Такой он был чистый и смирный, что Николай почему-то сказал: «Надя, протяни ему руку». Голубь спокойно сел на ее ладонь. Сразу же с ясного неба упали еще голубки. Они облепили Надю с Николаем. Сели на головы, на плечи, расхаживали по рукам. Вокруг было много людей, но голуби садились только на них. Это было такое счастье, что невольно подумалось: «Вот была бы фотография именно для нашего семейного альбома». И прямо, как голубь с неба, тут как тут оказался мужчина с фотоаппаратом на груди: «Можно вас сфотографировать? Уж очень кадр редкостный». Надя неожиданно нахмурила брови, дескать, какие съемки у могилы блаженной, но Николай ласково попросил: «Пусть сфотографирует. Очень ему хочется». Надо было взять у фотографа адрес, но не хотелось суетиться вблизи Матроши, да и подумалось: если Богу угодно, то карточка нас найдет. Ведь фото чудесное, значит, чудесным образом оно и в руки попадет!..

Прошло несколько месяцев, несколько раз они были у Матроши, но ни карточки, ни фотографа так и не увидали...

Теперь Николай досадливо поморщился: «Надо бы, как нормальному человеку, спросить адрес, так нет же, все нам чудеса подавай, все нам ангелов хочется видеть. А сами, как верно заметил о.Иоанн (настоятель Борисоглебского монастыря), “купаемся в помойной яме”. Но чудеса-то все же были». Когда Николай впервые пошел на могилу Матроши, то по пути не выдержал, купил сигарет (он тогда пытался бросить курить) – именно этих трех тысяч не хватило на цветы для Матроши. Николай сразу понял, Матроша подсказала ему, мол, как из-за курева у тебя не хватило на цветы для меня, так и во всем из-за мелких, как тебе кажется, грехов не будет хватать самой малости для поистине православной жизни. У Бога случайностей не бывает.

*     *     *

Несколько раз он подходил к Наде с лаской, но она была неумолима. Лишь перед отъездом разомкнула уста: «Если хочешь, чтобы мы лето прожили вместе, то реши проблему нашего отдыха. Если ты помнишь, у меня скоро отпуск. В деревню я, конечно, не приеду». Понимая, что жена не шутит, Николай пригорюнился: на кого бы оставить дом, огород, а самое главное Пеську? Попросил одного товарища, другого, третьего – у всех вдруг нашлись срочные дела. Больше ничего не оставалось, и Николай отправил телеграмму: «Дом оставить не на кого. Отдыхай без меня». Тут зашел в гости товарищ из Борисоглеба, фотокорреспондент районной газеты Володя. После чаепития он неожиданно предложил сфотографировать Николая. Это еще пуще разбередило душу. Представилось, как жена потом, увидя карточки, опять попрекнет, мол, тебя-то вон сколько снимают. Но зная, как Володя любит свое ремесло, не смог отказать ему. Во дворе сел на завалинку именно на то злосчастное место. Понимая, что карточки выйдут таксебешные, устало привалился спиной к бревнам. Дружок, тонко чувствующий настроение хозяина, неожиданно вскочил на завалинку, привалился родным боком к плечу. Сердце заплакало от такой любви. Господи, были бы люди такими чуткими! Обнял Дружка за шею. Володя щелкнул в самый нужный момент. Фотография вышла просто божественная. Николай тут же вложил в конверт одну эту карточку и отослал жене...

Однажды вечером Дружок завизжал во дворе так, что Николай пулей вылетел из дома. За калиткой стояла Надя. Он сразу понял: она приехала на весь отпуск! После восторженных песькиных прыжков, обниманий жена, как ни в чем ни бывало, сказала: «Посмотрела я на карточку – она стоит теперь на горке в моей комнате – и решила, зачем нам куда-то ехать, когда у нас есть свой дом, когда у меня есть мои роднуши...»

Володина карточка оказалась просто чудотворной. Надя стала сама ласка, само терпение. Даже больше не приставала со съемками. И так она прожила с ними в деревне весь отпуск. Но вскоре после отъезда жены пришлось и Николаю выехать в Москву. Одна фирма наконец-то занялась расселением их коммуналки. На этот раз он не стал тревожить своих шибко гениальных знакомых, а попросил соседку. Она сразу согласилась: «Велика забота Дружка покормить. И не говори ты мне ни о какой плате».

В РЭУ первым делом потребовали сменить фотографию в паспорте – Николаю пошел сорок шестой год. Когда забирал карточки, мастер неожиданно спросил: «Вы не кузнец? Я одного кузнеца снимал». Николай улыбнулся, мол, разве я похож на кузнеца? Но, придя домой, вдруг понял, снимал тот фотограф не кузнеца, а именно его, возле могилы Матроши, когда их осенили голуби. Значит, и фотография получилась, иначе не вспомнил бы лицо. Просто тогда Николай был в шапке, борода у него была зимняя, большая, не то что сейчас. «Ай да Матроша, вон она как заботится о нас. Господи, неужели чудо произойдет!?»

Увидав Николая, фотограф снова спросил: «Вы не кузнец?..» - но на Даниловском кладбище он никогда не снимал. Услыхав историю с фотографиями, для утешения почему-то прочитал Есенина:

 

... я снимаю свой костюм английский,

Дайте же мне косу, я вам покажу,

Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,

Памятью деревни я ль не дорожу.

 

Но, разочарования не было. Стало понятно - Матроша, как и о.Иоанн, вразумила, мол, сам в помойной яме купаешься, а все на чудеса уповаешь, хватит. Николай почувствовал вдруг в себе твердую веру, что в первый же надин приезд в деревню снимет ее и снимок будет замечательный – в него вместится не только вся их прожитая жизнь, но и перст Божий указующий... Николай пока не знал, что это будет за карточка, но верил, на этот раз она получится.

*     *     *

В деревне сразу пошел с Дружком на прогулку в луга. Возле березового колка остановился поздороваться со своей любимой березой. Во всей рощице она была одна плакучая и на уровне человеческого роста ствол ее раздваивался и дальше к небу тянулись два ствола. В каждое гулянье он собирался перелезть через придорожную канаву, подойти к ней поближе и вдруг сейчас, на девятый год, наконец осуществил свое желание... От радости Николай не поверил своим глазам – это два дерева так тесно срослись. Было видно, с каждым годом березы не только тянулись вверх, но еще крепче прижимались друг к другу. «Вот под этой березовой четой мы и снимемся для семейного альбома! Прижмемся плечами, чтобы срастись навечно как они. У ног наших, конечно, сядет Дружок со своим белым крестом на груди, а Володя щелкнет... И тогда нас даже сама смерть не разлучит...»

 

1997

Старово-Смолино - Москва

 

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru