православный молодежный журнал | ||||||
Питер – город с осанкойПитер – чеховский вишневый сад всей России, который прекрасен, который навевает прекрасные романтические воспоминания, в котором всегда хорошо. Если говорить о питерском вчера, то нужно говорить, что это – такое имперское начало, не покоряющее, а открытое. Здесь все наполнено другими нациями, другими культурами, поэтому это город какого-то объединения. И парадокс Петербурга именно в том, что это столичный город, который сохранил свой облик конца XIX века. Да, он построен по воле одного человека. Чем это хуже случая, когда город построен по непонятному стечению каких-то стихийных обстоятельств?
Вот даже сейчас – приехал человек в Петербург, выходит из здания Московского вокзала и от площади Восстания заглядывает в начало Невского проспекта – и видит шпиль Адмиралтейства! Это же несколько километров – а видно! Только выражение «окно в Европу» часто понимается не очень верно. В окно никто не входит и не выходит. В окно человек смотрит, воспринимает, анализирует, пытается понять внешнее пространство. Окно – это некий момент именно наблюдения, и именно этим Петербург, может быть, и ценен для России. Так что действия Петра были вполне логичными – организовать утечку мозгов из Европы в Россию, что он успешно и сделал. И получилось это, в частности, потому, что он сделал просто мощнейший наукоград – новый, свежий, без всяких привнесений извне, самый модный город всей Европы. Ленин перенес столицу в Москву. Потому что там действительно была душа России и были свежие силы, которые могли пополнить аппарат управления государством. Мне кажется, что к моменту исхода советской власти Москва немного обессилела. Может быть, отчасти поэтому сегодня Питер пополнил ее видными политиками, просто снабдил страну такими людьми, которые готовы выкладываться, рубиться честно. Ксения Блаженная – специфическая петербургская святая. Потому что в этой располосованной, разлинованной структуре имперской столицы можно было сделаться святым, только став юродивым, безумным, не хотящим подчиняться законам, по которым заставляли жить. Митьки изобрели самую элегантную форму искусства в тоталитарном государстве, когда была необходимость вступать в союзы художников всем, кто хотел заниматься художеством. Это было настоящее пролетарское искусство, ни в каких союзах художников эти люди не состояли. Это были истопники и сторожа, которые посещали Эрмитаж не реже двух раз в неделю и в своих котельных после окончания рабочего дня писали картины. Это были люди, действительно живущие интенсивной внутренней жизнью, которые нашли элегантнейший выход из вроде бы абсолютно бытовой ситуации. Приехал из Уфы рок-н-рольщик Юра Шевчук. Почувствовал, что здесь можно начинать говорить о России, думать о ней, потому что это была эпоха, когда Советский Союз уже немножко шатался, и нужно было просто определить, с кем ты сейчас, в данный момент. И нужно было как-то прорваться в сторону правды. Не надо разъяснять, что Питер всегда был немного городом «против». И если Москва символизировала советскую власть и ЦК, то где же еще протестовать, как не в Петербурге-Ленинграде? Именно поэтому возник ленинградский рок-клуб Рубинштейна. Сейчас Питер живет не этим. Сейчас многие хотят в Питере увидеть именно Рубинштейна, 17, именно Пушкинскую, 10 (там был центр нового искусства в конце 80-х), но этого нет. Там была немного пряная, изысканная атмосфера питерских коммуналок в старом центре города, с бесконечными разговорами на кухне под «Беломор» и портвейн о трансцендентном абсолюте, обсуждениями того, что сказал вчера по радио «Свобода» митрополит Антоний, и того, что пишут про карму в индийской религиозной традиции. Я люблю «ДДТ». Причем мне, честно говоря, ближе видение Петербурга не в песне «Черный пес Петербург», а, скорее, в альбоме «Метель августа», где песня заканчивается молитвой: «Разгони воронье, сохрани этот город для нас». И действительно, необходимо сохранить этот город для нас же самих. Может быть, очень несовершенный, может быть, отчасти злобный и чрезмерно заносчивый, но который все-таки может что-то сделать для страны. Было такое детское отношение к городу, когда все это: Эрмитаж, Дворцовая площадь, памятник Екатерине – воспринималось как норма, все так и должно быть. Все путем. Потом я поступил в университет, и Питер для меня открылся только тогда, когда я начал заниматься архитектурой Древней Руси. Для меня Питер – город красоты. И получилось так, что именно через древнерусские формы я научился видеть и чувствовать, и разговаривать с красотой города. Я очень не люблю автобусные экскурсии. В любом городе нужно ходить пешком, это мое глубокое убеждение. И в этом я пытаюсь убедить всех, кто приезжает в Питер и с кем я посещаю какие-то другие города. Мне очень нравится одна крыша недалеко от Исаакиевского собора, с которой можно посмотреть на город. Это очень интересно, потому что в принципе этот город создан для того, чтобы смотреть на него снизу вверх, а когда сверху вниз на него смотришь, то он начинает как-то по-другому разговаривать. Я вообще не знаю, как бы я выжил, если бы я в один тяжелый период своей жизни не устраивал себе прогулок по городу. По четыре, по пять часов подряд просто бродил и впитывал в себя все, что он может мне дать. Он дал мне очень много. Конечно, меня родители воспитывали, но кроме родителей меня воспитывал еще и город. Чем он меня воспитывал? Собой! Просто собой. Иногда ходишь, осматриваешь постройки новых русских, где тоже какая-то ковка, попытки художественного… И ты понимаешь, что никакому современному мастеру не под силу выполнить такое же художественное изделие. Тогда кузнецы, краснодеревщики составляли основу населения, просто что-то делали своими руками, и требования, которые они предъявляли к самим себе, были гораздо серьезнее, чем у нас сейчас. И в этом смысле бытие здесь может, по крайней мере, натолкнуть на какие-то мысли или просто заронить какое-то зерно, которое даже не осознается поначалу. Питер хорош еще пока в своей неотремонтированности. Лет через 30 он уже будет неинтересен. Мы имеем дело с очень быстро уходящей натурой. Северный модерн – стиль, который встречается только в Петербурге, в Стокгольме и в Хельсинки. Это модерн, использующий мотивы зайчиков, мухоморов, пауков, подсолнухов и просто интересной живности, которая водится в этих краях. Никогда нельзя сказать о человеке, что он может сделать, если не оглянуться на то, что он уже сделал. Последнее, что выдержал Петербург, – это блокада. Этим ни в коем случае нельзя гордиться, как-то превозноситься, но, тем не менее, это то, что является нашей проверкой на прочность. Насколько мы сможем успешно пройти проверку на прочность еще в какой-либо другой ситуации, уже зависит от нас. Но можно сказать, что это город, который положит свою жизнь за други своя. Я это чувствую. В XIX веке было очень много споров на тему «Москва – Петербург». Были статьи Белинского и Герцена, в которых каждый отстаивал свою точку зрения. Один из них написал, что Петербург – по воле тирана созданная конструкция, нежизнеспособная, чудовищная государственная машина, которая съедает человека полностью… и все в таком духе. А Москва – патриархальный, интересный город, где действительно люди с душой живут – широко, красиво, чинно, там никто никуда не спешит… Сейчас все с точностью наоборот. Питер однажды уже был столицей. Думаю, ему хватит. Потому что, как только Петербург станет столицей, в этот же день он умрет. Не раньше. Вернее, не позже. Дмитрий Ивков, 24 года, Санкт-Петербург, искусствовед, аспирант исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета
Оставить комментарий
|
||||||
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |