Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Узник концлагеря № 57611

№ 20, тема Сила, рубрика История

№ 57611

(Это полная версия интервью. В номере "Сила" оно было опубликовано в сокращении.)

«Я очень благодарен судьбе и счастлив,
что она подарила мне не только подчас очень сложный путь, но и очень много интересного, познавательного, чего другой человек не увидит и за 10 жизней».

Из рукописи А.С.Сои «Воспоминания о пройденном пути», 1997 г.


Мы все теперь жалуемся на трудности современной жизни, не понимая и не вспоминая, что пережили люди, отстающие от нас всего на два поколения. С одним из таких подлинных героев нашего времени мне посчастливилось вести теплую, неторопливую беседу…

Беседовала Ирина ПШЕНИЧНИКОВА


Подхожу по названному адресу. Дверь открывает стройный элегантный мужчина со светлым и добрым лицом, обаятельной улыбкой и бодрым, оптимистичным взглядом. Глядя на него, невозможно поверить, что герою моего интервью Анатолию Станиславовичу Сое 81 год, а за плечами у него два года фашистского концлагеря! А он смог не только выйти из плена смерти, но и, вернувшись к мирной жизни, прожить ее успешно и достойно, добиваясь всего без скидок и поблажек. «А теперь вот моя внучка, Лена Соя, стала олимпийской чемпионкой Сиднея по синхронному плаванию», - с гордостью произносит обладатель шестерых внуков и двух правнуков. А также проектировщик Дворца съездов в Кремле, многих московских жилых кварталов, орденоносец. И это все один человек. Как ему это удалось – думаю, главный вопрос любого человека, и нашего интервью тоже.

- «Что бы вы хотели обо мне узнать? Моя жизнь самая обычная» - отвечает на охвативший меня с первых минут восторг Анатолий Станиславович.
- Родился я в 1927 г. в Днепропетровске средним их трех братьев, к началу войны окончил 6 классов. Отец ушел со второго дня на фронт, и мы остались с матерью. Через два месяца Днепропетровск был оккупирован, а за это время разбомблен полностью. В городе не было ни воды, ни электричества, ни соли, ни мыла, не говоря уже о продуктах. Все связи с родиной были оборваны, никто не знал, где проходит фронт. А еще через четыре месяца маму забрали в Гестапо за связь с партизанами, и мы остались с братьями втроем. Старшему было 17 лет, мне 14, а младшему 11. Чем питались тогда – просто стыдно сказать; все были заедены вшами. Старший брат был очень способный, работал на паровозоремонтном заводе слесарем, хорошо рисовал. И из латунных трубок научился делать зажигалки, сам их гравировал. А я с младшим братом ходил на толкучку продавать. На вырученные деньги покупал краски для тканей, алюминиевые ложки и вилки – единственное, что можно было тогда купить, тоже все самодельное, – складывал в мешок и шел за город. Поначалу, что-то можно было выменять на продукты в ближайших деревнях. Так мы обменяли отцовский костюм на два ведерка кукурузы. Потом я стал уже ходить с санками как настоящий коробейник за 30-40 км. Когда и это стало невозможно, пришлось ездить на поездах. А ходили в то время только военные поезда. Нужно было найти тот, который идет в сторону тыла, и когда он отходит от станции и набирает скорость, запрыгнуть на ступеньки и спрятаться между вагонами. И так добраться за 70-80 км от города. А когда поезд подъезжает к станции, спрыгнуть, забежать вперед и ждать, когда он снова будет отходить, т.к. кругом охрана и по законам военного времени всех посторонних на военном поезде расстреливают. Особенно трудны были эти перебежки на обратном пути в мороз с 10-15 кг кукурузы. Застрелить могли в любое время…


А как вы оказались в фашистском плену?
Тем временем, наступил 1942 год, и мне исполнилось 15 лет. С этого возраста немцы ставили всех на учет для работы на них либо в Германии, в трудовом лагере, либо на месте, в Днепропетровске. Я отказался ехать в Германию, хотя кто-то из нашего города поехал. Тогда меня направили на завод им. Ворошилова грузчиком. До войны это был мощное предприятие военно-промышленного комплекса. Его успели эвакуировать, остались одни стены, где немцы устроили фронтовой склад. Вместе со мной там работал и мой товарищ по школе Толя Лагуткин. В обед нам давали суп из пшена и воды, без соли, а вечером полкило хлеба, тоже из пшена. Его я обычно приносил домой, чтоб хоть как-то помочь братьям. И на этом заводе была огорожена часть территории, где держали русских пленных, где они тоже работали. И как-то в марте 1943 года, возвращаясь после 12-часового рабочего дня домой, мы проходили как раз мимо колючей проволоки. И голодные пленные стали умолять дать им хлеба. Мне стало так горько. Я не знал, где был тогда мой отец, может, он точно так же стоит где-то и просит. И я бросил кому-то из них хлеб. Это заметил эсесовец на вышке и включил тревогу. Мы кинулись бежать, но нас, конечно же, схватили и привели в комендатуру на допрос. Немцы были уверены, что мы пережали оружие. Избили нас так, что мы стали похожи на котлеты, стали угрожать расстрелом пленных, если мы не признаемся. Требовали указать человека, кому передали, а они же все на одно лицо: заросшие, худые…

Мы и не запомнили, кому передавали. Нам не поверили и бросили на ночь в камеру. А наутро в сопровождении двух эсесовцев с автоматами куда-то повезли. Мы были уверены, что на расстрел. До этого уже расстреляли всех местных евреев, кто не успел эвакуироваться. Но нас привезли в гестапо. И мы полгода проработали в концлагере в нашем родном городе. Тем временем, немцы уже были разбиты под Сталинградом, вскоре летом - под Курском. И было принято решение вывезти все лагеря. И 27 сентября среди 1200 наших сограждан «с временно оккупированной территории в качестве узника» я был депортирован в Австрию, в концлагерь Маутхаузен. Нас затолкали по пятьдесят человек в абсолютно пустые вагоны и везли восемь суток без воды и питания. В отличие от большинства других лагерей, где использовался рабский труд, это был чисто лагерь уничтожения. Его строительство испанскими военнопленными в 1938 году лично инспектировал Гиммлер. И именно сюда немцы стали свозить все эшелоны с пленными при отступлении. А всего по Европе тогда было построено около 1,5 тыс. лагерей!

На этом месте Анатолий Станиславович прервался и предложил посмотреть кадры немецкой и союзной хроники о жизни в концлагерях. Ему хотелось дать мне живое представление о тех днях, и я не стала уточнять, что уже много раз все это смотрела. Мне наоборот стало очень стыдно за свое поколение, в целом очень плохо представляющее родную историю, поскольку Анатолий Станиславович исходил именно из этого, наверняка неоднократно столкнувшись на опыте… Смотреть же уже давно не новые картины истязаний одних людей другими было особенно тяжело, т.к. рядом со мной на этот раз сидел не сострадательный зритель, а участник этого страшного спектакля. Казалось, я вот-вот увижу его среди других лиц на экране, и я чувствовала себя одновременно неловко, что из-за меня ему пришлось вновь пропускать через себя эти страшные воспоминания …

В Маутхаузене - продолжает Анатолий Станиславович, - все узники работали в каменоломне. Больше месяца никто не выдерживал: умирали по 500-600 человек в день или на работе, или в бараках ночью, или просто собаки загрызали. Умерших сжигали тут же в крематории. Мы, малолетки, грузили камнями носилки, которые взрослые пленные относили к баржам. Они  весили более 100 кг – их привязывали проволокой к шее, как хомут. Вот какой был режим дня: подъем в 5 часов; за полчаса все должны были до пояса умыться холодной водой из маленьких душиков у себя в бараках. Если не сделаешь – тебя изобьет надсмотрщик из заключенных. Ни мыла, ни полотенец не было – вытирались своей полосатой формой, в которой, мокрой, потом шли на работу. Обували брезентовые ботинки с деревянной подошвой на босу ногу. С утра выдавали по пол-литра «горькой воды» – отвар молотых жженых желудей – вроде как кофе. После строем шли на лагерную площадь, где всех пересчитывали – сколько за ночь умерло, сколько больных остались на нарах. Потом по 40-метровой «лестнице смерти» все отправлялись вниз в котлован на 12-часовой рабочий день, зимой – еще в полной темноте. В 12 часов был обед: заключенные привозили на себе в телеге большие термосы с супом-баландой из брюквы, который надо было выпить за 2-3 минуты из мисок с двумя ручками. И снова работа до 6 вечера. По окончании давали ужин: 100 грамм хлеба из желудевой, костяной и древесной муки. Но нам он казался вкуснее шоколада. Давали иногда кусочек колбасы из старой конины или ложку мармелада с горькой водой. Или же «суп с мясом» - с червями, которые завелись в пшеничной шелухе. До 11 вечера – отбоя – никто не имел права войти в барак, отдохнуть. На лагерный двор приходил эсесовец и заставлял нас то ходить гусиным шагом, то бегом, то ложиться-подниматься, чтобы люди скорее истощились. Спали все на сплошных нарах в три этажа по 300 человек в 100-метровой комнате. Вместо подушки клали свою полосатую форму. Переворачивались на другой бок все сразу по команде. Духота была такая, что даже в мороз при отсутствии стекол в окнах пар валил на улицу. Но засыпали все, как мертвые. Как же было тяжело вставать после 6-часового сна на 12-часовую работу! И ты знаешь, что у тебя нет ни имени, ни фамилии, а только лагерный номер….

В такой обстановке я пробыл месяц, пока не случилось чудо. Гиммлер решил, что из нас можно сделать солдат, и приказал из всех лагерей отобрать узников 14-16 лет и свезти в лагерь Дахау в Германии. Нас стали учить военному делу, немецкому языку и математике. Думали, что мы встанем под ружье воевать против своих. Но через два месяца немцы сами разочаровались в своей идее, и все кончилось. Но эта глупость сыграла решающую роль в моей судьбе: я остался жив. Если бы нас тогда не увезли из Маутхаузена, я бы вышел оттуда только через трубу крематория. Там же в Маутхаузене оказался и мой товарищ, сосед и одноклассник, Толя Лагуткин, я его потерял в 1943 году, когда меня перевезли в Дахау, а его направили в другой лагерь. А в 2001 году, во время визита в Германию делегаций из России, Украины и Белоруссии, я обнаружил его среди делегатов! Вот была встреча!


Расскажите, что помогало вам выживать, что поддерживало?
Во время «учебы» в Дахау я сильно подружился с четырьмя другими нашими ребятами, моими ровесниками. Мы так и стали держаться вместе.
А например, часто бывали случаи, что во время раздачи пайков заключенные со стажем могли выхватить твой паек и съесть. А жаловаться некому. Но когда мы были все вместе, нас никто не трогал. Так что, можно сказать, что эта дружба нас спасла, и мы остались живы. 


А что для вас оказалось самым тяжелым?
Как-то 30 декабря 1943 года я простыл и сильно заболел. Меня определили в лагерный госпиталь. А на самом деле это была испытательная площадка Мюнхенского военно-медицинского института, где над больными заключенными проводили эксперименты. У меня тем временем температура поднялась до 40 градусов. Я лежал и вспоминал всю свою тогдашнюю жизнь, прощался с ней. И мне стало до того больно, что умру я здесь, и никто так и не узнает ни моей фамилии, ни имени, ни что я, Анатолий Соя, вообще умер. Сколько наших людей так и сгинуло неизвестно в каких лагерях… Мне стало так больно, что я долго-долго ревел, не мог заснуть. Меня не учили веровать, отец был коммунистом, и я не знал тогда, что такое молиться, попросить у Бога прощения, помощи. И вдруг я стал думать, если вдруг произойдет чудо, и я останусь жив, чем я смогу за это отплатить? И я дал себе обет, что если так случится, буду обязательно учиться и работать, и всю оставшуюся жизнь делать людям только добро. Я стараюсь его выполнять и по сей день. И потому я самый счастливый человек.


Как дальше сложилась ваша судьба?
После освобождения пленных союзными войсками началась отправка всех на родину. Сначала отправляли португальцев, испанцев, голландцев. Потом дошла очередь до чехов, поляков, болгар. А русских было больше всех, и нами занялись в последнюю очередь. И мы полтора месяца еще жили в лагере, правда, уже при вполне человеческих условиях, даже поправились немного. 15 июня 1945 года нас перевезли в распределительный лагерь, а оттуда по железной дороге - в Дрезден, где передали нашим в фильтрационный лагерь. Там мы прошли санобработку и карантин, нам выдали временные удостоверения и отправили во Львов своим ходом. Мы дождались грузового поезда и доехали аж до Перемышля – границы СССР и Польши. Там наши пограничники нас покормили, отмыли, и вместе с демобилизованными солдатами мы, наконец, добрались до Львова, а я до Днепропетровска. Шел от вокзала до дома и целовал каждое дерево, каждый угол дома – не верил, что вернулся. Подхожу, смотрю: ворота разбиты, дома нашего нет. У меня все похолодело. О своих родных я так ничего и не знал. Но соседи, к счастью, рассказали, что дом разбило уже нашим снарядом во время отступления немцев, что отец жив и демобилизовался, а сейчас направлен отстраивать заново Запорожский паровозоремонтный завод. Но мало того – осталась жива и мама: ее каким-то образом выпустили из гестапо, где она все время плакала о своих троих брошенных детях. И я занял у соседей денег и поехал в Запорожье, где родители уже не ожидали меня увидеть живым – тоже ничего обо мне не знали с 1943 года. Через некоторое время мы вместе с мамой вернулись домой.


Тем временем, мне уже было 18 лет, а за спиной – только 6 классов образования, которое за эти годы полностью выветрилось, и никакой профессии. Заработал же я за это время лишь хронический бронхит, расширение вен и камни в почках, что мучают и по сей день. Тем не менее, я первым делом решил записаться на курсы шоферов. Но там принимали только после 7 класса. Тогда я нашел, что при железнодорожном техникуме можно экстерном сдать предметы за 7 класс, купил нужные учебники, собрал документы. А чтоб обеспечить существование, обучился у соседа лить чугунки, а мама продавала их на рынке по 40 рублей. А буханка хлеба тогда стоила 400. Когда я сдал экзамены за 7 класс и получил справку, направился в индустриальный техникум на строительный факультет, куда принимали без конкурса. В результате получил образование техника по специальности «промышленное и гражданское строительство», параллельно закончил курсы шоферов, что мне далось с большим трудом: ночами продолжал лить чугунки. А в 1949 году поехал к отцу в город Пижму, возить лес и лесозаготовки, где и познакомился со своей будущей супругой, с которой живем уже 58-й год.


А как вы попали в Москву?
После техникума было распределение по всем городам, а в Москву – только одно место, на завод «Серп и молот». И за него поднялся такой ажиотаж среди родителей выпускников: и взятки, и подлоги, и чего только не было, чтобы попасть в Москву. В результате его вообще сняли с распределения. Но было еще три места в распоряжении министерства, но неизвестно куда: могло быть и на Урал, и на Чукотку. А я думаю: «Да я уже был на том свете, поеду и все!». Прямо романтика. И что вы думаете? Когда пришло время ехать, оказалось, что и само министерство, и главк, и трест находятся в Москве! Так с 1950 года я здесь. А в 1955 меня направили с отрывом от производства в Московский строительный институт, который в 1958 году я закончил. А в 1965 году я, по неизвестным для меня причинам, попал в число отобранных специалистов для подготовки по заданию ЦК первых в СССР управленцев или, как сейчас говорят, менеджеров – организаторов промышленного производства и строительства.


Расскажите о вашем участии в строительстве Дворца Съездов.
Я был главный инженер зоны «В», а прорабом считался сам Хрущев. Когда начиналось строительство, в 1960 году, я был всего лишь начальником участка, а таких в Главмосстрое было около полутора тысяч! Но главным инженером по закладке фундамента под Дворец Съездов выбрали меня. После чего я стал начальником строительного управления. Проектировал и строил также олимпийские объекты и жилые кварталы: Кунцево, Давыдково, Тропарево и др. Был признан Главмосстроем одним из лучших рационализаторов – сэкономил государству 8 млн. рублей. Я отработал почти 40 лет. Сами посудите теперь, какой путь я прошел и кем только ни работал. Причем по собственному желанию никогда не оставлял должность: меня только двигали вперед.


В чем секрет вашего успеха?
Я такой же, как и все. Но, даже будучи начальником, я никогда никому не приказывал. Всегда собирал подчиненных и советовался. После этого подводил итоги и принимал решение. Но они, видя свое непосредственное участие, мне горы сворачивали! Мы нулевой цикл в строительстве жилого дома (устройство всех коммуникаций) делали за 1 месяц! Поэтому, я не считаю, что судьба играет с человеком – ничего подобного! Мой пример тому подтверждение: как затюканный парень с шестью классами образования стал в итоге работать заместителем начальника всесоюзного строительного объединения «Союзэлектронстрой», объединявшего 40 трестов. Я представлял в Госплане, Минтруде, Минфине интересы министерства электроники, ездил по всем 15 республикам, принимал балансовые отчеты. Так что если ты делаешь людям добро, оно возвращается к тебе бумерангом. А когда я был несправедлив с каким-то подчиненным, на меня тут же сваливалась масса проблем. А извинюсь перед ним, тут же на душе становится приятно. Так что жизнь не полосатая, как зебра, а как ты ее проведешь, так она и пройдет. Так что я счастливый человек!

 

Рейтинг статьи: 5


вернуться Версия для печати

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru