Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Мы живем на ее берегах (Волга)

№ 20, тема Сила, рубрика Родина

Из школьных учебников всем известно, что Волга берет свое начало на Валдайской возвышенности, близ села Волговерховье и Ольгинского женского монастыря. Здесь, у географического истока великой русской реки, были немногие, но у каждого в душе и памяти есть свой исток Волги. И в этом смысле все русские люди, даже те, кому Волгу ни разу в жизни и увидеть-то пока не пришлось, – все мы живем на ее берегах.

 

Для кого-то Волга начинается с детского впечатления от картин Левитана, у кого-то дедушка погиб на сталинградской переправе …
А где же мой исток Волги? Может, он в том августовском дне, когда вместе с папой, мамой и сестренкой я впервые плыл по Волге на стареньком теплоходе «Композитор Скрябин»?..

Мне тогда было шестнадцать лет. В один из дней двухнедельного плавания от Перми до Астрахани мы причалили у большого села Никольское. Еще с воды я заметил дивный храм с колокольней. Когда все сошли на берег, чтобы искупаться и купить баснословно дешевых (рубль за ведро!) здешних яблок, я, отпросившись у родителей, отправился к церкви. Пыльная деревенская улица все тянулась и тянулась в гору, а храм пропал из виду. Стояла страшная жара, и я уж было подумал, не мираж ли мне привиделся с теплохода, как вдруг улица распахнулась и я увидел храм. Он царил над окрестностями, плыл в мареве выцветшего знойного неба, и все постройки рядом с ним казались игрушечными. Храм был соразмерен лишь самой Волге – необъятно широкой в этих местах.
Рядом с церковью сидела в теньке старушка и читала журнал «Семья и школа». Я присел рядом и стал спрашивать про историю храма, но та отвечала невпопад: «Уехал батюшка, уехал. Ты погоди, милок, он скоро будет…» Старушка оказалось совершенно глухой, и я умолк. Потом дотронулся до прохладной кладки храма… Так и ушел, не зная, что был рядом с храмом Рождества Пресвятой Богородицы. Так и покинул навсегда Никольское, не встретив настоятеля, отца Павла, который служил тогда в этом селе. Но все-таки для чего-то нужны были эти часы и минуты дороги, созерцания и прикосновения. С теплохода я долго еще провожал глазами удивительный храм…


А потом я до ночи сидел на верхней палубе, в заветрии за трубой, и смотрел, как возникают гранатной спелости бакены и, качнувшись на волне, исчезают, зарываясь в илистую тьму. По дежурному огоньку сельпо я научился узнавать спящие прибрежные деревни. По бледному прыгающему свету желтых фар угадывать приближение к переправе запоздавшего газика. Иногда сквозь утробный шум дизеля до нас долетал обрывок разговора тех, кто сидел на берегу у костра... Он что-то спросил, она ответила и засмеялась – наверно, в ладошку. И я уже влюблен в этот смех, в ладошку, я встревожен ревностью к тому, кто будет всю ночь сидеть с ней на причале, кто набросит ей на плечи пиджак и почувствует прикосновение ее волос, когда задует ветер с реки.
Чтобы забыть невидимую девушку с чужого берега, я окунаюсь в небо. Там все дышит, роится, пугает неисчислимостью световых россыпей. И тут, пообвыкнув к темноте, вдруг примечаю бусинку летящего спутника и вспоминаю, что где-то тут, рядом, на левом берегу Волги, неподалеку от села Узморье приземлился в апреле 1961-го Юрий Гагарин. Весна, рассказывали мне взрослые, была ранней, и в деревне многие уже сажали картошку. Жена лесника Анна Тимофеевна Тахтарова с шестилетней внучкой Ритой тоже пришли на свой огород, и тут они увидели человека в странном оранжевом комбинезоне. Старушке тут же вспомнилось, как год назад газеты сообщали об американском шпионе Пауэрсе; она перепугалась и, подхватив Риту, заторопилась к деревне. «Мамаша, куда же вы бежите?! – закричал Гагарин, у которого не было сил их догонять. – Я свой!..»
Волга ночью – это звездная река, текущая над головой. Господи, как близок я был к Тебе в эти минуты! Как низко склонялся Ты надо мной, над некрещеным мальчишкой в очках, который обожал Че Гевару, оплакивал Сальвадора Альенде, разучивал песни Дина Рида, а под звездами, как молитвы, бормотал стихи Николая Рубцова...
Эти ночи на Волге неведомым образом открыли мне всю красоту описаний природы в книгах русских классиков. То, что раньше казалось тягомотиной и с досадой перелистывалось, теперь узнавалось как что-то и мной пережитое.
…А на другой вечер на палубе показывали кино, но я больше смотрел не на мятую простыню экрана, а на звезды. Фильм закончился, экран свернули, а мы с мамой все сидели и смотрели на небо. Потом звезды подернулись бледной дымкой, а на горизонте по курсу теплохода заблистали беспокойные электрические огни. Через полчаса теплоход подошел к большому городу. Показались фонари набережной, белые панамки ротонд, неоновые лозунги на крышах домов.


Это был Волгоград. Мы сошли на пристань, поднялись по деревянной скрипучей лестнице на набережную Чуйкова, спросили, где Мамаев курган, и, хотя стоянка была не очень долгая, а час довольно поздний, храбро направились к кургану по спавшему городу.
 Когда поднимались к подножию Родины-матери, с Волги задул холодный ветер. Отец взял на руки мою уставшую сестренку… Мы шли молча мимо белых плит с именами; иногда я оглядывался назад и видел внизу пролетевшую стежками ярких окон электричку, проспект с освещенными троллейбусами и витринами магазинов. Но когда мы поднялись на самый верх, город будто исчез, затих, и казалось, что внизу только Волга с редкими крупицами теплоходных огней и небо над Волгой. Ветер ерошил мне отросшие за лето волосы…
Высокий старик поднялся вслед за нами на курган и тоже стал молча смотреть на Волгу. На его пиджаке багрово отсвечивал орден Красной Звезды.
Сейчас я думаю, что, возможно, это был Владимир Титович Пивоваров. Он каждый год приезжал в Волгоград из Грозного, где преподавал в нефтяном институте. Мы познакомились через много лет, уже в новом веке. Во время первой чеченской войны Владимир Титович вынужден был уехать в Рязань. А в Сталинграде ему было двадцать лет, он был начальником разведки 1-го дивизиона 87-го артполка. Он рассказывал мне: «Двадцать девятого сентября сорок второго мы переправились на правый берег Волги. Осень, но я как-то не видел ее. Вокруг одно железо и обломки кирпичей. Иногда мне вспоминались лошади, оставшиеся на левом берегу. Я же с ними всю войну. Батареи у нас были на конной тяге. Когда мы в феврале вернулись на левый берег, на лошадей больно смотреть было. Сено кончилось, их кормили ветками. Чтобы лошадь не упала, ее надо было поддерживать… Наша 39-я стрелковая дивизия обороняла завод “Красный Октябрь” и полоску Банного оврага. Как мы выстояли? Не знаю. Если посмотреть на карту боевых действий, то и сейчас страшно делается. В середине ноября наши удерживали из всего города только два-три пятачка: район тракторного, склон Мамаева кургана с участком по берегу Волги и завод “Красный Октябрь”. Второго или третьего ноября немцы ворвались в наш мартеновский цех. Что тут было!.. Одно помню: если хочешь жить, то стреляй. Награждали там мало кого. Ребята говорили, что у штабных сгорел блиндаж с наградами. Потом получили “За оборону Сталинграда”, да и то не все, кто там был…»
 
Потом мы вернулись на теплоход, но я еще долго не хотел уходить с палубы, провожая глазами цепочки фонарей, окна прибрежных домов, трубы заводов, освещенный прожекторами Мамаев курган, вознесенный к небу меч Родины-матери с крохотным красным огоньком – для ориентации самолетов…
 Я угадывал что-то родное в этих огнях, растянувшихся вдоль Волги на сотню километров, но не в силах был объяснить себе, что так теплит мне сердце и отчего так хочется плакать, будто за этими огнями остается кто-то очень близкий. Теперь-то я знаю: – сердце не ошибалось и среди многих светящихся окон было и то, за которым жил мой будущий друг; тогда ему было всего одиннадцать лет, мы ничего еще не ведали друг о друге, но какие-то нити уже протянулись меж нами.


 Через тринадцать лет центральная газета направит меня собкором в Волгоград, и в детский сад на набережную Маршала Чуйкова я буду водить старшую дочку, а у белой ротонды я повстречаю Дмитрия Королева, с которым мы подружимся до конца его земного пути.
И каждое девятое мая мы будем приходить сюда и вместе со всеми жителями города в счастливом ожидании смотреть на темнеющий бархат неба. Праздничная толпа будет обтекать нас шорохом платьев и торжественным позвякиванием медалей на пиджаках, а на рейде будут стоять расцвеченные иллюминацией корабли. У Димы Королева на руках будет сидеть маленький сын, я буду держать маленькую дочь. Когда тряхнет и землю, и воздух залп батареи, дети вздрогнут, прижмутся к нам от страха и восторга. Через мгновенье пучок взлетевшего огня раскрошится на меленькие лейтенантские звездочки. Все закричат «Ура!» – и мы, и наши дети, и мальчишки на фонарях. Прокатится второй залп — с баржи, и снова сказочно осветятся река, корабли, ослепительно белая ротонда и наши лица...
Потом мы сбежим вниз, речная свежесть охватит нас, и у темной воды, указывая куда-то в эту темноту рукой, моя дочка тревожно скажет: «Капитанами пахнет...»
С четырех лет Дима бредил офицерской службой. Он был создан для гвардейского полка или для какой-нибудь особенно аристократической службы, а биография его складывалась – будничнее некуда. Жили они с мамой так бедно, что после восьмого класса Дима пошел на завод тракторных деталей, три года работал электромонтером, одновременно учился. Потом армия, учеба на машиностроительном факультете политехнического института, возвращение на завод мастером цеха.


 Сейчас я смотрю на его фотографию и думаю: как много людей в Волгограде должны помнить его улыбку – лучезарную и такую свойскую, приятельскую. Последняя должность Димы – в управлении социальной защиты городской администрации. Он ведал помощью инвалидам, старикам, больным детям. Сколько горя он выслушал, скольких обнадежил и спас от отчаяния! И никто не знал (и хорошо, не надо им было знать), что им помогает человек, приговоренный врачами к самому худшему и знающий об этом приговоре.
Сколько раз я просил его бросить хлопотную работу. Слишком много вокруг несчастий – разве всем поможешь? На это Димка отвечал мне примерно так, как в письме, написанном в мае 94-го: «Вот уже несколько лет многие... не участвуют в политике, строят свой мир. И что – лучше стало жить? Больше стало счастливых?..»
 В январе 94-го Дмитрий Королев как представитель горсовета сопровождал колонну военных машин с гуманитарными грузами для больниц и детских домов. Колонна следовала с военного аэродрома, где при разгрузке самолета у Димы произошел конфликт с мародерами, которые попытались растащить часть коробок и ящиков. Одних Королев усовестил, других остановил силой. Ему пригрозили расправой. В дороге именно тот грузовик, в котором ехал Дмитрий, неожиданно заглох.
Колонна уехала дальше, а Королев с мальчишкой-водителем остался в зимней степи. Печка в машине тоже оказалась выведенной из строя. Вокруг бушевала метель, а ближайший населенный пункт – в двадцати километрах.
Дима мог тогда, конечно, пересесть в другую машину, но он считал невозможным бросить солдата-водителя одного. Всю ночь, замерзая в кабине, они говорили, боясь уснуть и не проснуться… Их, почти уже окоченевших, нашли только утром.


 Потом я уехал из Волгограда, редакция перевела меня в Москву.
 Дима писал мне 14 марта 1995 года: «…Прости, что не отвечал так долго. Темп жизни не позволял остановиться, схорониться в укромном уголке и, капая воском на страницы, уноситься мыслью к дорогим людям… Несмотря (или вопреки) на все описанное выше, живем мы хорошо. Весна заглянула в город в этом году на удивление рано. Мы собирались уже выехать за Волгу за подснежниками, да вот погода испортилась – с десяти градусов тепла до десяти мороза, ветер, снег. Видимо, зима в последний раз показывает свой характер, напоминает о себе. Ничего, враг будет разбит, победа будет за нами!..»
Вскоре Дима умер. Ему был 31 год.
Иногда ночью мне вдруг слышатся протяжные и печальные гудки теплоходов. Я просыпаюсь и подхожу к окну. Мне кажется, что там я увижу Волгу…
Как старый теплоход, оставленный в затоне, я тоскую по открытой воде, по большой реке, по далям, ничем не перегороженным. Иногда по вечерам я иду на канал. В нашем подмосковном городе главная отрада – смотреть на корабли, которые плывут по каналу Москва–Волга.
Летом, к радости детей, мимо часто проходят шикарные четырехпалубные теплоходы. С открытых белоснежных палуб слышится речь – немецкая и английская, французская и итальянская, японская и китайская… Из репродукторов – музыка дальних стран. Но иногда с уходящей вдаль кормы вдруг донесется знакомый с детства голос, полный материнской любви и светлой печали: «Издалека-а до-о-лго-о течет рек-а-а-а Во-о-лга-а…»

 

автор Дмитрий ШЕВАРОВ

Рейтинг статьи: 5


вернуться Версия для печати

Комментарии


владимир
18.10.2013 21:24
Я тоже родился в Сталинграде в 1942. Интересно сколько сталинградских детей этого года рождения вообще осталось в живых?

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru