Большая игра

Вы помните себя ребёнком? Да, совершенно верно, я тоже улыбаюсь, вспоминая из чего состояла наша детская жизнь - мы играли. Играли всё время, играли даже тогда, когда играть было нельзя, мы всё превращали в игру. Мы жили, играя.
Потом мы пошли в школу, где нас принялись учить быть взрослыми и делали это, отучая нас играть, но мы всё равно играли, даже на уроках, что уж говорить о переменах. И вот так, чередуя игру с уроками, мы провели за партой десять лет, а потом нас выпустили во взрослую жизнь, о которойнам прямо так и заявили: "Игрушки кончились!"
Нас обманули.
Игрушки никуда не делись. Как никуда не делась и игра. Просто во взрослой жизни игрушки называются по-другому, и игра не зовётся игрой, а так всё то же самое, и тот, кто сохраняет в себе детскую способность отдаваться игре, преуспевает в том, во что он играет.
Но это - о нас. Обо всех и о каждом. О каждом в отдельности, каждом маленьком, а маленькие мы потому, что каждый из нас, каким бы большим он себя ни считал, является чем-то вроде клеточки сверхсущества, которое носит имя Народ. А народ похож на нас, и похож не только потому, что он из нас же и состоит, но ещё и по той причине, что ему, так же как и нам, нужно где-то жить, а поскольку народ больше каждого  из нас, то и место, где он живёт, ему под стать, и вот всё это вместе - Народ и место, где он живёт, называются Государством.
Кажущаяся простота этого сочетания прячет в себе невообразимую сложность бытия. Народ и  то, что у Народа под ногами и ниже, то, что у Народа над головою и выше, то, что у Народа по бокам, то, что у Народа внутри, то, что у Народа снаружи, то, до чего локоть Народа дотягивается прежде чем натолкнуться на локоть другого Народа, всё, что Народ построил, всё, что Народ разрушил, всё, что Народ придумал и всё, что Народ забыл, всё это и ещё много всякого другого разного и есть  - Государство.
И если у нас, маленьких, есть наши маленькие игры, которые, замечу, нам маленькими вовсе не кажутся, то и государства играют тоже, и их игра точно так же не кажется им маленькой, да и как прикажете ей маленькой быть, если называется эта игра - Войною. И играют государства в эту игру самозабвенно, жертвенно, ничего не жалея, и понять их можно, ведь в их игре проигрыш и выигрыш меряется не деньгами, на кону - жизнь. Жизнь Государства.
Когда-то, во времена,  когда не было того, что мы понимаем под "средствами массовой информации", во времена, когда идеология и религия были одним и тем же, когда мир, в котором жили люди, был одновременно гораздо меньше и гораздо больше того мира, в котором живём мы, так вот тогда государство было куда честнее перед собою, что означало и честность перед людьми, государство населяющими, и называло оно тогда войну так, как она и называется. И государство не скрывало от своих подданных, что оно находится в состоянии перманентной войны, а воевали тогда все со всеми, совсем как сегодня, только, не заморачиваясь, называли вещи своими именами и люди знали, что если они не воюют с одним соседом, то это значит, что они находятся в состоянии войны с другим и если они не входят вот в эту коалицию, то совершенно точно их государство является членом вон того союза, и что подати, с них собираемые, идут туда, куда им и надо идти - "на войско".
Но, как известно, всё течёт и всё изменяется. Люди, правда, меняются мало, но, поскольку людей много, то даже и едва заметные изменения в нас, накапливаясь, дают соответствующий эффект и государство меняется куда сильнее одного взятого отдельно человека. Можно сказать, что государство в своём развитии опережает нас, опережает во всём, в том числе и в понимании сути происходящего, да это и неудивительно, государство ведь обладает возможностью концентрировать то, что люди называют "ресурсами", в том числе и такой трудно уловимый  ресурс как человеческий ум. Ну и вот, по той причине что мы, меняясь, меняем свой взгляд на жизнь, усложняя уже её, меняется в сторону усложнения и жизнь государства, ведь мы и государство неразрывны, а отсюда следует, что меняется и война. Она становится сложнее, меняются правила игры, меняются они на ходу, заставляя в свою очередь меняться вынужденные  подстраиваться под изменившиеся правила государства. Это понятно любому, даже и человеку не только невоенному и невоинственному, но о войне и думать не желающему. Но и такой миролюбивый обыватель отлично понимает, что война, ведшаяся во времена луков и катапульт отличается от войны времён мушкетов с их мушкетёрами. И отличается не столько потому, что лук выпускает стрелу, а мушкет пулю, сколько по той причине, что изменившаяся война требует другой тактики, другой стратегии, другой системы снабжения, другого тыла, других "общественных отношений", других технологий, в общем - изменившаяся война требует всего другого, а в первую очередь она требует другого государства.
Между прочим, даже и не все военные понимают, что войну изменило не так появление огнестрельного оружия, как появление гаубицы, - это такая пушка, которая предназначена для стрельбы по целям, находящимся вне пределов прямой видимости. Если первые пушки стреляли по целям, хорошо видимым остроглазым главнокомандующим, который когда маршальским жезлом, а когда и просто пальцем показывал, куда стрелять, то гаубица, запуливающая снаряд по навесной траектории, позволила обстреливать противника, который был невидим, находился за грядой холмов, скажем. И это вроде бы незначительное обстоятельство изменило саму концепцию войны, поскольку логика развития событий очень быстро привела к тому, что главнокомандующий потерял возможность видеть противника, старавшегося не располагать позиции в пределах досягаемости огня гаубиц, поле боя разъехалось в пространственном смысле и, как только это случилось, тут же выяснилось, что самой главной проблемой для главнокомандующего стало не то, что он не видит противника, а то, что он не может одним взлядом охватить свои собственные войска. Самой большой проблемой стало управление собственной армией.
Но это ещё не всё.
Возникло очевидное противоречие. С одной стороны противникам следовало сойтись как можно ближе, а с другой им следовало разойтись как можно дальше. Замечу, что разрешить это противоречие не удалось и до сегодняшнего дня. Попытки разрешить противоречие при помощи новых видов вооружений, новых технологий и новых методов ведения войны привели лишь к невообразимому усложнению того, что люди называют Войной, но самый корень проблемы выдернуть не удалось. И, похоже, что выдернуть его невозможно. Дело в том, что поле боя, постоянно расширяясь, достигло своих пределов, мы ведь живём на планете и выяснилось что шар, даже и в том случае, когда он называется Земным, имеет свои границы.
Границы имеют и государства, и, какими бы большими они ни были, но и самое большое государство занимает площадь несравнимо меньшую, чем поверхность планеты. Отсюда вытекает вот что - если мы не хотим, чтобы поле боя ограничивалось территорией нашего собственного государства (а этого никто не хочет, ещё чего!), то логика требует сделать так, чтобы в поле боя были превращены территории других государств. Это понятно и очевидно. Менее понятно, однако, то, что война сама по себе предполагает минимум двух участников и наш противник тоже преследует ту же самую цель - он не хочет, чтобы военные действия велись на его территории и он тоже делает всё возможное, чтобы поле боя, расширившись до неких пределов, захватило в себя не только соседей, но и соседей соседей и их соседей тоже.
Жестоко? Ничего не поделаешь, дети тоже жестоки, вспомните-ка себя в детстве, вы ведь тоже не были подарком для других детей, вспомните как вы обижали других и как другие обижали вас. Вот и с государствами то же самое, что с детьми, и государства-дети схожи с детьми-государствами не только тем, что им есть дело только до себя, но ещё и тем, что они все  - разные. Разные в том смысле, что одни из них больше и сильнее, чем другие. Это приводит к тому, что государства сильные начинают использовать государства слабые не только для того, чтобы перенести на их территорию ведение боевых действий, но они ещё и начинают пользоваться слабыми государствами как оружием, они начинают ими воевать.
Воевать не только их армиями, но и их промышленностью, их сельским хозяйством, их горами, их лесами, их морями и их воздушным пространством. В ход идёт всё. У хорошего вояки как у хорошего хозяина - ничего не пропадает, всё идёт в дело. И зачастую дело выглядит так, что два основных участника, и заваривших, собственно, кашу, остаются как бы в стороне, они напрямую, вроде бы, вообще не воюют, и более того, бывает так, что они друг друга врагами даже и не называют! И народы, в этих двух государствах, друг с другом воюющих, даже и не подозревают, что они друг другу - враги и что их государства находятся в состоянии войны.
И государства такое положение всемерно поддерживают и делают они это вот почему - поле боя меняет свою конфигурацию и лицо войны меняется на глазах, и кто-то из сегодяшних участников, ходящий в друзьях, завтра может стать врагом, а сегодяшний враг - другом, а общественное сознание штука чрезвычайно инертная и для того, чтобы подготовить его к тому, что друг вдруг стал врагом, потребно время на пропагандистскую кампанию, а не успеет эта кампания завершиться, как позиция на поле боя опять поменяется и тот, кого наши газеты из друга уже сделали врагом, вдруг опять оказывается у нас в друзьях. И что прикажете делать? Голова ни одного народа такой лёгкости мыслей не выдержит. И следует учитывать ещё и то, что война может сложиться образом, который заставит нас всех запеть "вставай, страна огромная!" и государству потребуется чёрно-белая картина мира, где будут чётко обозначены враги и друзья, и шутить тут нельзя, Народу ведь придётся взять в руки винтовку и отправиться в окопы, и никакая двусмысленность в его голове недопустима.
Одним словом, Война превратилась в феномен столь сложный, что потребовалось его разбить на части. Для лучшей усвояемости, конечно. Войной стали называть не Войну, а лишь тот её фрагмент, в котором с неба начинают сыпаться бомбы, а детей отправляют в эвакуацию. И народ под войной понимает артобстрелы, затемнения и "линию фронта". А если фронта нет, то получается, что вроде бы нет и войны. А есть мир. Но тоже - вроде бы. Сталин говаривал - "товарищи не понимают".
А вот у государств - не так, они не могут позволить себе  "не понимать". Если государство чего-то не поймёт, оно проиграет войну, а для него, хоть оно кое-чем на ребёнка и похоже, проигрыш войны  - совсем не то же самое, что проигрыш в детской игре. Ребёнок, проиграв, получит удар по детскому самолюбию, может быть синяк заработает, может, царапину. А для государства синяк - это миллионы потерянных жизней,  а царапина - утраченная Украина. Или Казахстан.
Так вот и вышло, что, играя с кристаллом, Государство позволяет Народу любоваться лишь одной из его граней, дающей красные отсветы, и называет ее Войной. И делает это Государство, зная, что Война - это не грань, а весь кристалл, и что граней у него много. А чтобы не путаться, Государство дало огранённому кристаллу имя, кристалл стал называться Игра.
Впервые это слово было легализовано в начале XIX века,  а в массовое сознание оно было "запущено" английским писателем и поэтом. Писателя звали Редьярд Киплинг, и термин "Игра" появился в его шпионском романе "Ким".  
Первоначально под Игрой (она называлась Большая Игра, “The Great Game”) понимали "соперничество" Британской и Российской Империй в регионе, который каких-нибудь двадцать лет назад назывался Средней Азией. После победы над Наполеоном и после того, как в Европе сложился какой никакой, но порядок, русские медленно поползли на юг, в Туркестан (настучав это слово, я сразу вспоминл стихотворение Николая Гумилёва "Туркестанские генералы", если вы его не читали, обязательно прочтите, очень хорошее ). Так вот, это выглядевшее неостановимым движение на юг было не тем, или, вернее, не только тем, за что оно выдавалось. Оно было не только стремлением к "южным морям" и уж совершенно точно оно не преследовало цель посягнуть на "жемчужину Британской Короны" Индию. Русские генералы, подарившие Российской Империи сотни тысяч квадратных километров территории и миллионы новых подданных, дали возможность Петербургу воевать с Англией, и воевать не где-нибудь, а в Европе. Причём воевать так, что война эта не выглядела войною. Большая Игра прекрасно иллюстрирует изложенную повыше мысль про "двух участников, остающихся как бы в стороне и напрямую, вроде бы, не воюющих".
Средняя Азия не была самоцелью, но зато она позволяла России, усиливая нажим в центре Азии, оказывать влияние на события в Европе, так как Англии приходилось искать, чем бы уравновесить увеличившийся "вес" России, оказавшейся в опасной близости к Индии. И Англия, добиваясь "баланса", была вынуждена тратить силы, посылать войска и предпринимать дипломатические "инициативы", отвлекаясь от чрезмерного вмешательства в, скажем, русско-турецкую войну 1877-78 г.г. И привела эта Игра к тому, что между Россией и входившей в Британскую Империю Индией был создан Афганистан как буферное государство.А обозначение афгано-русской границы, в свою очередь, означало признание Англией Средней Азии, как части Российской Империи, а также и признание Англией прав России на Памир.
И мало того, Игра ведь была очень сложной, игры, в которые играют между собою Империи, простыми не бывают. То, что были проведены границы нового государства Афганистан на картах, на бумаге, в жизни нашей скорбной означало следующее, - западная граница Афганистана прошлась по кочевьям белуджей и пуштунов, принявшихся перемещаться из Индии в Афганистан и из Афганистана в Индию, и англичанам с тем, чтобы избежать "вредоносного влияния" и связанных с этим угроз Индии, пришлось разделить с Россией на сферы влияния Иран (он тогда назывался Персией). Юг Персии отошёл к Британской Империи, а север - к Российской. А как только это произошло, тут же выяснилось, что англичане лишились возможности "влиять" на умы населенцев входившего тогда в состав России Закавказья.
Такой вот произошёл "размен фигур".
Но этим Игра (которая была самой настоящей Войной) не исчерпывалась. Если Россия, давя на педаль в Азии, добивалась тех или иных целей в Европе, то и англичане нашли, куда надавить. Во время Крымской Войны они отправили объединённый англо-французский флот к Петропавловску-Камчатскому. Сам по себе он был англичанам и французам не нужен, "демонстрацией флага" они преследовали совсем другие цели. Отправив флот в Тихий Океан, англичане со всей возможной убедительностью продемонстрировали России, что та будет не в состоянии защитить свои форпосты в том, что тогда имело собирательное название "Орегон", то есть Русскую Америку.
И в Петербурге эту невысказанную вслух угрозу поняли прекрасно, как поняли и то, что Британская Империя при желании легко создаст в Западном Полушарии аналог Средней Азии и в нужный ей момент примется давить на него Именно этим соображением и руководствовался Петербург, приняв решение о продаже Аляски, тем более, что Россия оказалась поставлена перед выбором - либо бросить все усилия на "освоение" Дальнего Востока, либо начать заселять "Орегон". Дальний Восток хоть и был далёк, но до него можно было дошагать, а вот для того, чтобы "обустроить" Русскую Америку, следовало начать с постройки океанского флота, сопоставимого с британским, что по понятным причинам выглядело тогда предприятием утопическим. А политика, как известно, это не утопия, политика - это искусство возможного.
Так же, как и Война. Та, которую мы видим. А есть ещё и та, которая нам не видна, но о которой мы догадываемся, та самая, что называется Игрою.

Геннадий Александров