Там, где закончилось детство

         А снегу-то сколько было! Его сгребали к краям местных дворовых дорог и оставляли лежать. В следующий снегопад опять сгребали и набрасывали поверх первого, потом опять. В конце концов, сугробы становились если не выше человеческого роста, то выше человеческого роста, когда этому человеку лет эдак 10-12. Часам к девяти-десяти вечера все расходились по домам и, выйдя на улицу, можно было видеть только синие звезды, искрящиеся сугробы и белые укатанные дорожки. Людей почти не было. Только случайные прохожие да собачники. И еще несколько детей, имеющих привилегию гулять в столь позднее время. А если точнее, то двое. Я и мой друг Димка. Я выходил по двум причинам. Во-первых, надо было вывести собаку – маленького тибетского терьера (это что-то вроде болонки, но гораздо умней), во-вторых, мой папа считал, что ребенок должен гулять не меньше шести часов в сутки. А так как днем я любил читать про индейцев, то необходимое количество часов приходилось догуливать перед сном. У Димона была другая история. Дни напролет он сидел со своей маленькой сестрой, потому что его родители работали. И хоть им очень не нравилось отпускать сына по вечерам, но приходилось. Гулять-то ему хоть когда нибудь надо!
         В тот день Диму не отпустили. Я послонялся по двору, сходил в соседний, вернулся. Покачался на качелях, скатился с горки. Да... Одному не очень-то и весело. Я бы даже сказал, скучно. Стал раскатывать ледяную дорожку между оградами двух двориков, и тут случилось чудо. В этот поздний час, когда во дворе мог находиться только я и иногда Дима, вдруг появилась девочка. Она стояла рядом с моей ледяной дорожкой, а вокруг крутился ее эрдельтерьер.
– А мне можно покататься? – спросила девочка.
– Да конечно, катайся, – растерялся я.
         Девочку звали Даша, и она, как выяснилось, тоже имела привилегию поздно гулять с собакой. А еще она училась в английской спецшколе, а ее папа занимал руководящий пост. Но мне это нисколько не мешало. Днем мы гуляли вместе со всей компанией, а вечерами, когда ее отпускали погулять с собакой, вдвоем. Ну, или иногда еще и с Димкой.
Другие девочки во дворе вскоре стали шушукаться на наш с Дашей счет, некоторые мальчики пытались язвить, но получалось плохо. Было видно, что они просто завидуют. Конечно, те, кто пошустрей, тоже познакомились с другими девочками, но это было совершенно не то. То ли дело у нас с Дашей. Мы вместе проводили вечера, гуляя с собаками, мы вместе качались на качелях, прижавшись друг к другу. Я раскачивал все сильнее и сильнее, она боялась, еще ближе придвигалась ко мне, а я вдыхал аромат ее волос, и у меня кружилась голова. Общество посовещалось и решило, что у нас любовь и пора бы начинать уже целоваться. Мы отнекивались, но, если честно, неактивно. Я выцарапал бритвой у себя на руке маленькую букву «Д», а она подарила мне три папиных коллекционных охотничьих патрона. Неизвестно, как далеко все это зашло бы, если бы не событие, положившее конец не только... Впрочем, по порядку.
         В тот вечер у меня было дело. Я не пошел гулять с собакой и не пошел к Диме, а пошел еще к одному другу. Он где-то узнал, что надо сделать, чтобы лифт уехал с этажа с открытой дверью. Насладившись раскрытой тайной и созерцанием того, что взору простых смертных было недоступно, накатавшись в лифте с открытыми дверями и насладившись ощущением холодка, пробегающего по спине, мы, как взрослые, пожали друг другу руки и из соображений конспирации решили расходиться поодиночке. Он покинул подъезд первым, за ним – я.
         Оказалось, что на улице хоть и поздно, но не очень холодно и, оказывается, завтра выходной. Наверное поэтому многие родители вышли пройтись, да и детей с собой захватили. А где много детей, там игры, а где игры, там время летит незаметно. Когда я попал в свой двор, там почти никого не было. За исключением Даши. Она стояла на деревянной горке и плакала, закрыв лицо руками в варежках. Под горкой растерянно крутился эрдельтерьер, и выглядело все это совершенно не весело. Как потом выяснилось, подружки-доброхотки сообщили ей, что я в совершенно другом дворе катаюсь на совершенно другой горке с совершенно другими людьми. И уже потом вспомнилось, что кто-то мне в пылу игры сказал под руку: «Там Даша тебя ждет», – а было так весело: «Так пусть сюда приходит», – и дальше на горку и с горки, и снова на горку.
Когда плачешь, закрыв варежками лицо, мало что видишь вокруг. Когда смотришь на то, как плачет твоя подружка, видишь намного лучше. А еще... я вдруг увидел, что Даша уже не маленькая девочка. Каким то непостижимым образом я ощутил, что ее слезы, они... Ну как бы это сказать? В общем, маленькие девочки плачут по-другому. И как вот я сейчас к ней подойду? Что я могу сказать человеку, который взял да и переступил черту, отделяющую детство от последующего этапа? А я-то не переступал! Даже и не собирался (лифт не в счет). И как быть?
         А ведь это нелегко. Вот так знать бы заранее, что это так нелегко, невыносимо. Идешь мимо, вжав голову в плечи, стараясь не скрипеть ногами по снегу, и весь мир смотрит на тебя. И небо, и звезды, и деревья с шапками снега на ветвях. А еще кто-то внутри тебя. Смотрят и молчат. И так гадко на душе, но что-то липкое уже вползло тебе в сердце, и ты где-то там, в глубине, сам себя ненавидишь, но вяленькие ножки несут шажок за шажком, только бы не заметила, только бы так и прятала лицо в варежки.
         Больше мы не встречались. Не пытались поговорить, помириться. Все удивлялись: подумаешь, какая мелочь. Это все ненадолго. Я закрылся бравадой насмешек и пренебрежения, она... даже не знаю, видела ли она меня в тот вечер. Только дело не в этом. Остальные-то видели: и небо, и звезды, и кто-то внутри меня. И даже если отгородиться от них от всех, не выходить на улицу и стараться не думать об этом, сам-то все равно знаешь: никакой ты после этого не индеец. И даже не бледнолицый, а намного-намного хуже. И место тебе теперь только рядом с шатрами скво.
         И еще. В тот самый момент, когда спасительная дверь подъезда закрылась за моей спиной, детство закончилось. Ну зачем?! Так же стремительно и непостижимо, как у Даши.
         И что теперь сожалеть о былом? Уж сколько всего случилось после. Целая жизнь прошла. Она где то в Америке замужем за дипломатом. Я в России, и таких историй у меня на два книжных шкафа и пол-этажерки. А вот так нет-нет да и подумаю: «Что ж я тогда не подошел!». Всего одно слово: «Прости...» – и мы бы взрослели вместе.