Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Что называют настоящим англичане и русские, что важнее – слово или дело, и зачем человеку другой

№ 63, тема Настоящее, рубрика Редсовет

Павел Харитонов: Я бы хотел поговорить о разных смыслах «настоящего» и о том, как они в разных языках выражаются. В русском языке все эти смыслы укладываются в одно слово: настоящее как существующее здесь и сейчас (в отличие от прошлого и будущего); настоящее как подлинное, а не поддельное; настоящее – истинное; настоящее – реальное, вещественное. В английском языке, например, есть слова present (настоящее в смысле времени), true (настоящее в смысле истинное, верное), real (реальное), actual, current (актуальное), genuine (подлинное), что коррелирует с natural (естественное в противовес искусственному).

Present (грамматическое настоящее время) – от латинского prae + essent, то есть пре-бывающее, пре-сущее, пред-существующее. Интересно, что здесь pre- имеет значение не временное, а пространственное, выражает не предшествование во времени – тогда это, скорее, было бы прошлое – а нахождение прямо перед тобой. Большинство западноевропейских языков использует этот термин – present, praesens – для обозначения грамматического настоящего времени. А вот по-гречески настоящее время – ενεστ?τος [enestótos], по конструкции практически соответствующее русскому слову «настоящее».

Если рассмотреть настоящее в значении «реальное» (к примеру, английское real), это слово происходит от латинского res – «вещь», то есть вещественное, материальное настоящее. Нечудесное, неусловное, осязаемое. А по-гречески настоящий в значении «реальный» – πραγματικ?ς [pragmatikós] от πρ?γμα – «вещь». Например, настоящий друг – πραγματικ?ς φ?λος [pragmatikós fílos]. По-русски же «прагматичный друг» воспринимается как ненастоящий, друг «по расчету». В большинстве германских языков значение настоящего-реального выражается словами wirklich, verklig, virkelig, werkelijk, происходящих от Werk, work – «дело, труд, работа», то есть нечто безусловно действенное, вещественное и осязаемое. Эти слова имеют общий корень с древнегреческим ?ργανον [órganon] – «орган, инструмент», в свою очередь происходящим от ?ργειν [érgein] – «работать». Кстати, в русском языке слово «органичный» также имеет значение «естественный, неподдельный».

Слово true происходит от древненорвежского trú – «вера». True коррелирует с романскими вариантами: французским vrai, итальянским vero, что восходит к латинскому veritas – «истина» и соотносится с русским «вера». Отсюда же немецкое wahr, голландское waar. Примечательно, что в английском существует составное слово really-truly («поистине, по-настоящему»), сочетающее в себе два разных смысловых аспекта, что-то вроде «вещественно-истинно». Интересно также, что греческое «настоящий, истинный» – αληθιν?ς [alithinós] – по сути отрицательное слово, означающее «безошибочный, безупречный». В других языках мне не встречалось определение истины как отсут­ствия ошибки.

Марина Белькинд:

Везде просто некоторая позитивная вещь, да? А в греческом – безупречность.

Павел Харитонов: Да, именно так. Другое греческое слово с тем же значением – σωστ?ς [sostós] – имеет общие корни с индийскими satya – «истина», sak – «истинный, верный». То же происхождение имеют аналогичные скандинавские слова sant, sand, satt, древнеанглийское soþ (soð). От того же корня образованы слова, означающие «святой» – saint, sankt, san. В греческом, как и в санскрите, прослеживается родство значений настоящего-актуального и настоящего-истинного.

Actual в смысле «актуальное, действительное» происходит от act – «действие». Genuine и natural в общем-то восходят к одному корню, но сейчас имеют разное значение. Если genuine используется в значении «подлинный, неподдельный», то natural – в значении «естественный» в противоположность «искусственному».

Марина Белькинд: В смысле настоящий, а не сделанный?

Павел Харитонов: Да. Значение подлинности выражается в большинстве языков через корень, обозначающий природное происхождение.

Николай Асламов: Раз уж мы говорим о словах. В обиходе слово и дело обыч­но противопоставлены друг другу, в смысле дело – это что-то реальное, настоящее, а слово – это «слова, слова», «бла-бла-бла». То есть эта оппозиция в обывательском сознании присутствует очень четко. Чем завоевано это обы­денное представление, я понимаю хорошо. Но есть совершенно другое понимание слова, а вот чем оно завоевано, такое понимание?

Павел Харитонов: В большинстве культур основное значение слова «настоящее» – «вещественное, материальное» (восходит к res – «вещь»). И действительно, вещь не нуждается в проверке на реальность: вряд ли кто-то усомнится в настоящести дерева или стола, да и вообще обсуждать это никому не придет в голову. Думаю, что именно этот смысл – «реальное, вещественное, материальное» – для слова «настоящее» первичен. Но едва ли кому-то придет в голову искать истину в вещах. Поиск истины обычно происходит с помощью слова. Во всяком случае, слово – один из основных инструментов мышления. С другой стороны, если вещь – продукт творения, то через вещь ее, истину, тоже можно постигать. Слово нематериально и потому в обыденном сознании противопоставлено делу. Дело вещественно, продукт его осязаем. Поскольку понимание настоящего как реального первично, то закономерно отношение к делу как к чему-то более настоящему, чем слово.

Мария Рогова: А отношение к слову как к чему-то настоящему, подлинному происходит из понимания слова как инструмента постижения истины.

Марина Белькинд: Слово фиксирует, что в ситуации происходит, позволяя человеку к ней как-то относиться, ее оценивать и в ней действовать. Пока понимание не зафиксировано и не выражено в слове, его, понимания, просто нет.

Мария Рогова: Иначе говоря, слово – орудие понимания. А в проекции на «настоящее» понимание – это способ прорваться к сути вещей, к подлинному, к истине, в конце концов.

Николай Асламов: А вот это вряд ли. Понимание вполне может осуществляться и без слов. Таких случаев в жизни – воз и маленькая тележка. Я даже не об общении жестами говорю, а, к примеру, о взаимном молчании. Дошла до меня новость, что у близкого друга беда, я прихожу к нему домой и все понимаю прямо с порога. По выражению лица, по одежде, по расположению вещей в коридоре. Постояли молча несколько секунд, потом пожали руки, и я похлопал его по плечу. Где тут слова? И для какого такого понимания они здесь нужны?

В свое время это очень хорошо показал Людвиг Витгенштейн в «Философских исследованиях». Представьте себе, что вы ходите по стройке и вдруг видите рабочего, который кричит: «Плита!». Что означает это слово? Что на вас падает плита? Что рабочему нужна плита? Смысл слов всецело ситуативен. Никакой подлинности в языке нет, это искусственная нашлепка на реальность.

Марина Белькинд: Да, но понимание – это всегда понимание кого-то или чего-то, требующее какого-то взаимодействия. При этом человек должен различать, не интерпретирует ли он, как бы замещая собой то другое, с чем он взаимодействует. Когда мы говорим: «Я понимаю этого человека», – может оказаться, что мы его собой замещаем, то есть проецируем себя на него. Иными словами, может произойти подмена подлинного понимания интерпретацией, подмена другого собственным «я».

Николай Асламов: Это называется антропоморфизм, и, к сожалению, мы никуда не можем от него деться. Коль скоро у меня нет непосредственного доступа ни к чему, кроме себя, понимать что-либо я могу, только проецируя нечто чуждое мне на себя. Да, я субъективен. Да, я познаю как человек, а не как разумная машина. Но в этом вопросе у меня нет альтернатив, потому что понимание не может быть пониманием вообще: оно не абстрактно, а максимально конкретно.

Мы сейчас, в этом разговоре проигрываем тот путь, который проделала философия языка XX века. Сначала философы стали искать метаязык, рваться к подлинным смыслам слов, к каким-то базовым логическим структурам. Рассел, Венский кружок, ранний Витгенштейн… Но все эти проекты успехом не увенчались, и люди тем самым доказали себе и другим, что все равно весь смысл ситуативен. И смысл слов, и смысл смыс­лов… А потом это все очень здорово подхватили постструктуралисты, постмодернисты и пришли к бесконечному множению смысла: от каждого познающего – свой. То есть можно как угодно собрать слова, фразы, абзацы, тексты и получить миллион, два миллиона, три миллиона, пять миллионов новых смыслов, новых содержаний. В итоге на слова нельзя опереться, язык – это чистый симулякр, никакого «подлинного» смысла в нем нет. Зато есть в деле. Потому что оно не может быть абстрактным, оно всегда конкретно.

Марина Белькинд: Я как раз сейчас не о словах – о взаимодействии. Есть определенные критерии, которые позволяют понять, замещаешь ты собой другого человека или ты имеешь дело с другим. Например, если ты со знакомым человеком общаешься, ты прогнозируешь его реакции. И если все происходит очень гладко, то есть подозрение, что ты вообще не с человеком общаешься, а сам с собой на фоне этого человека. Потому что в процессе настоящего общения всегда начинает происходить что-то не то, просто потому что он другой. Ты обязательно должен «наткнуться» на него. Должно возникнуть какое-то препятствие тому, что от тебя исходит, надо как бы упереться в другого. Если этого не происходит, скорее всего, никакого понимания нет.

Проблема понимания связана еще с языковой картиной мира. Во взаимодействии с людьми другой культуры главная опасность состоит в том, что человек начинает думать, что другой точно такой же, как он, ну, поскольку он человек. Он другой, но вообще такой же, как я. А проблема состоит в том, что у нас что-то определяется одним словом, а в других культурах – разными. Поняв это, ты начинаешь осознавать, что этот человек поистине другой. Он понимает по-другому, для него другое важно. Он использует вроде то же самое слово, но для него за этим словом стоит нечто совершенно иное. Люди говорят «друг» или friend, какая вроде бы разница, но оказывается, что они имеют в виду совсем разное.

Николай Асламов: Но зачем мне нужен этот другой? Ну, узнал я, что он под friend понимает нечто иное, и что? Мне-то что, горячо, холодно от этого?

Марина Белькинд: Так ведь еще в Библии сказано: «Нехорошо быть человеку одному». Это Бог произнес, сотворив Адама. И дал ему «помощника» – жену.

Николай Асламов: А зачем? «Нехорошо человеку быть одному» задано как априорный принцип – я сейчас спрашиваю, почему нехорошо? Давайте попробуем проникнуть в замысел Бога. Зачем человеку другой?

Марина Белькинд: Меня этот вопрос тоже интересует. Зачем другой, как понять, есть общение или нет, что значит подлинное общение? Я нашла для себя ответ: в человеке есть нечто такое, чего он не может сам понять, интроспективно. Он может это увидеть только как отражение, то есть в другом. Как в зеркале. Есть ведь такие вещи, которые без зеркала нельзя увидеть (например, глаза, уши, лицо). И вот эту сущность свою, личность (не случайно в русском языке личность и лицо – однокоренные слова) человек может увидеть только в другом. Но это еще не все. Ведь каждый из нас не только познает себя через других, но и сам является для них зеркалом. И в этом величайшая ответственность человека. Не быть кривым зеркалом для других. Стремиться к тому, чтобы стать идеальным зеркалом.

Мария Рогова: Есть еще один момент, связанный с пониманием настоящего. Это вопрос самоидентификации. Являюсь ли я – тот самый человек, который прямо сейчас, в данный момент, все это говорит, – тем же человеком, который жил (и был настоящим) год назад, два года, десять, двадцать лет?.. Когда я думаю об этом, пытаюсь вспомнить, какой я была, мне бывает чрезвычайно трудно признать в тех прошлых «я» себя нынешнюю. А ведь те прошлые «я» когда-то были самыми что ни на есть реальными и «настоящими». Что же, подвергать сомнению их реальность? Считать «их» другими людьми, имеющими ко мне «настоящей» очень косвенное отношение? Вроде как-то глупо. Но с другой стороны, признать тех бывших «я» идентичными нынешней себе я тоже не могу. Причем все это для меня не абстрактные рассуждения о чем-то отвлеченном. Однажды со мной произошла странная история: после очень долгого перерыва я оказалась в Аптекарском огороде на проспекте Мира – до 8 лет я жила неподалеку, на улице Щепкина, и Аптекарский огород (тогда его называли Ботаническим садом) был «придворным» сквериком, где меня выгуливала бабушка. И вот, очутившись в этом месте в возрасте лет 30, я испытала очень странное и очень сильное чувство. Я узнавала это место, словно бы глядя на него из своего взрослого «я» глазами двух-трехлетнего ребенка. Меня буквально «накрыло» ощущением раздвоения личности: я одновременно была собой нынешней и той давнишней, фактически уже чужой и незнакомой мне девочкой. Словно бы меня буквально поместили «в шкуру» другого человека, причем яркие зрительные образы-воспоминания недвусмысленно свидетельствовали о том, что этот «другой» все же я – и в то же время нет. Итак, где мы, настоящие, во времени – большой вопрос.

Павел Харитонов: Хотелось бы вернуться к вопросу о слове и деле. Понятно, что в реальности дела никто не сомневается. Что касается слова, то я знаю такую область, где слово не менее реально, а потому принадлежит настоящему. Это поэзия. В поэзии слово имеет особый статус, достигает такого уровня подлинности, что фактически приравнивается к делу. Если хоть немного изменить порядок слов, убрать одни и добавить другие, все здание рухнет. В поэзии слово создает свою реальность, настолько настоящую, вещественную, что ее, кажется, можно пощупать, вдохнуть, ощутить всеми органами чувств. Есть ведь строчки, от которых мороз по коже – просто от ощущения подлинности:

Зелень лавра, доходящая до дрожи.

Дверь распахнутая, пыльное оконце.

Стул покинутый, оставленное ложе.

Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.

Чье-то судно с ветром борется у мыса.

На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.

Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

Поэтому, кстати, поэзия не мозгом воспринимается, а нутром, всем человеческим существом. Поэзия – это настоящее, и в смысле подлинности, и в смысле времени, кстати. Не случайно подавляющее большинство лирических стихотворений написано в настоящем времени.

Мария Рогова: Есть и другие ситуации, когда слово обретает реальность. Например, существуют такие специфические языковые выражения (перформативы), которые не описывают что-то, как «обычные» слова, а сами по себе являются действием. Когда мы произносим: «Клянусь говорить правду и только правду», – мы не описываем свое действие, а прямо в этот момент его совершаем. То есть клянемся самим фактом произнесения слов. Это еще один пример совпадения слова и дела, превращения слова в реальность. Кстати, интересно, что так использоваться могут только глаголы в настоящем времени (в прошедшем времени – «он поклялся говорить правду» – слово уже не имеет статуса действия). Ну и, конечно, всем знакомы ситуации, когда слово настолько вещественно, весомо, что в его реальности, «настоящести» нельзя усомниться. Это те случаи, когда слово «ранит», «лечит», «убивает»… Вот Ахматова пишет: «И упало каменное слово на мою еще живую грудь» (это о приговоре сыну, Льву Гумилеву). Не случайно ведь слово «каменное». Кстати, дальше появляется и «дело», интересен в данном случае контекст:

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить.

Николай Асламов: И здесь не соглашусь. Ранит, лечит и убивает не слово. Соответствующее действие просто облекается в слова, оформляется ими. Точно так же, как если бы я обернул молоток куском проч­ной ткани и начал забивать гвозди. Формально гвоздя касается ткань, но никто ведь не думает, будто именно она забивает гвоздь.

Павел Харитонов: А мне вот пришло в голову, что ответ – в понятии «счастье». Это как раз такое состояние, которое является «настоящим» одновременно в нескольких смыс­лах. Счастье – это когда именно здесь и сейчас ты вдруг прикасаешься к какой-то высшей истине, причем не требующей никаких доказательств, объяснений и потому не нуждающейся в словах (которые в данном случае дальше от подлинности, чем вот это непосредственное ощущение).

И это всегда максимально реально. 

Рейтинг статьи: 0


вернуться Версия для печати

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru