православный молодежный журнал | ||||||
Пузырьки в голове, или Не реви, зараза№ 8, тема Труд, рубрика Любовь и Семья
Иногда кажется, что мы чего-то самого главного не понимаем в наших детях. Возвращался недавно поездом с Урала. Моим соседом по купе оказался бывший морской офицер, служивший на Камчатке. Еще и сорока нет, но уже во многом успел разочароваться. Долго рассказывал, как трудно было уволиться на гражданку: «Хватит, пора и для себя пожить…» Спрашиваю: «Кто же там, на Камчатке, вместо тебя остался?» – «Да прислали молодого – одни пузырьки в голове от кока-колы…» А мне вдруг стало так обидно за того парнишку, приехавшего служить на дальневосточную военно-морскую базу. Если бы у него и правда одни «пузырьки» были в голове, разве бы он выбрал службу подводника? И разве пошел бы в мореходку в год гибели «Курска»?.. Мне вспомнился Никита – мальчишка из маленького городка на Волге. Мы давно знакомы. Когда-то я приезжал в этот город в командировку. В семье еще двое старших детей. И как мать их одна тянет, работая кассиршей в местном музее? Пишет мне о младшем: «С Никитой сейчас труднее всего, характер взрывной. На него сейчас свалилась вся мужская работа по дому. Но учится хорошо: четыре четверки, остальные пятерки. Хочет поступать в суворовское училище, еще зимой принял решение поступать и готовиться. А мне не хочется его отпускать, ведь ему летом будет только четырнадцать. Да и трудно поступить. Говорят, многие за деньги поступают. Вот и не знаю, как мне быть…» До сих пор киноведы ломают головы: как это полуголодный алтайский парнишка Вася Шукшин, толком и сельской школы не окончивший, с первого захода поступил в элитнейший ВГИК? Почему он в считанные годы стал выдающимся кинорежиссером и актером, брал призы на Венецианском и прочих фестивалях, да при этом еще такие книги писал, что и сейчас – мороз по коже?.. В одном из писем Василия Макаровича есть ясный ответ на все эти «как» и «почему». В 1974 году он пишет маме, Марии Сергеевне, о своих дочках Маше и Оле: «…Дети прекрасные, я верю в них – и надо показывать, что мы им во всем верим и, кстати, в этом только наша надежда – в вере, больше нам надеяться не на что. Верь, как ты в меня верила. Я эту твою веру всегда чувствовал, боялся не оправдать твои надежды, это придавало мне сил. А сил мне требовалось много, приходилось душу в кулаке держать, но меня подталкивало вперед – то как раз, что я не мог подвести тебя. Вот такая сила веры и надежды, если ребенок ее чувствует. Это большая сила...» Сегодня дети чувствуют совсем другую силу – силу нашего угрюмого осуждения. Мы чего-то главного не понимаем в них, да и не пытаемся понять. Ждем от них почему-то только плохого и, сталкиваясь с этим плохим, с готовностью гневаемся: «Я как чувствовал!..», «Ну, я так и знала!..», «Чего еще от тебя ждать!..» Хорошее же мы часто не замечаем, и оно тает, не находя опоры. Самое тяжелое испытание для нынешних подростков – это то, что самые близкие люди часто в них не верят. Только и слышишь: «дикие», «тупые», «работать не хотят», «от армии бегают», «ничего святого»… И как тут не согласиться, как не подсыпать в костер осуждения своих примеров. А ведь если хоть немного задуматься, то это поразительно: острие нашего осуждения направлено на то поколение, которое ну ничем еще не успело провиниться. Не оно изменяло присяге, растаскивало народное добро, продавало государственные секреты, закрывало школы и детсады, отключало электричество в больницах и на военных объектах, оставляло солдат в окружении… И это не подростки и не молодежь создали пошлое телевидение, желтую прессу и наркопритоны. Не они получают доходы от игровых автоматов и казино. Все эти страшные искушения придумали и обрушили на детей люди весьма почтенного возраста. И вот эти солидные дяди, политкорректные и импозантные, при виде подростков, посмевших оказаться рядом с их лимузином, мгновенно теряют самообладание и изрыгают такие проклятия, которые не всякий старый лагерник слышал. Для них пацан-лимоновец, попытавшийся прорваться в казенное учреждение, страшнее агента ЦРУ. Мальчишке, нарушившему господский покой на даче, могут запросто найти место за решеткой. А Басаев пусть бегает, ведь он на Рублевку не заглядывает. Упитанные дяди, по большей части ускользнувшие от армии еще в советские времена, сейчас любят побаловаться оружием, нацепить погоны с большими звездами, сказать под рюмочку что-нибудь патриотическое, потребовать в Думе отмены всех отсрочек от призыва. Из русской обездоленной деревни эти дяди выбирают последних мальчишек, чтобы те стерегли границы, насквозь дырявые по милости разбогатевших «тружеников тыла». Так и у кого же, скажите, пузырьки в голове? Вы заметили, как у министров российского правительства при слове «дети» каменеют лица? Видно, какая мучительная работа идет в мозгах: со стариками разобрались, они скоро уйдут, а вот что делать с детьми? Милейший министр здравоохранения и социального развития, застенчиво клоня голову к бумагам, вносит предложение: упразднить детских врачей, а там и всю педиатрию. Кажется, от одного обнародования таких планов страна должна взорваться. (Тем более после Беслана, после недавней трагедии с красноярскими детьми!) Но вот катнули через прессу пробный шар про реформу детского здравоохранения – народ молчит. Никаких возмущений. Даже на кухнях. Один доктор Рошаль против. Зато на весь двор через открытые окна слышно: «Урод, я тебе что сказала?!. Молоко на губах не обсохло!.. Не реви, зараза!..» Отчего же мы так упоительно храбры и бескомпромиссны до жестокости с самыми близкими людьми? А при этом к власти, окаменевшей в бесчувствии, мы снисходительны, почти жалостливы, как к беспомощной старушке. Мы не находим порой капли великодушия, чтобы простить собственного ребенка, а власти легко спускаем не только ошибки, но и преступления. Что же с нами происходит? * * * Около дома, где я живу, есть маленький заброшенный парк. Когда-то он был частью большой усадьбы. Во время войны здесь разместили госпиталь. С тех пор в парке остался одинокий обелиск в память об умершем от ран танкисте. За несколько дней до 9 мая я шел вечером мимо парка, вижу: у памятника погибшему танкисту возятся дети, совсем малыши. Решил подойти поближе, сказать, что негоже играть на могиле. Подошел и вижу с изумлением, что дети убирают слежавшуюся прошлогоднюю листву, выбирают из первой травы окурки и пивные пробки, чистят ладошками запылившуюся гранитную плиту. И делают все это так дружно и азартно, что я тут же попросился в эту кампанию. Меня радостно приняли, и я стал из брошенных веток вязать что-то вроде метелки. При этом я не сомневался, что дети работают под началом взрослых, хлопотавших вдали у костра. Похоже было, что там сгребают и жгут мусор. Вслух я посетовал: «Такое хорошее дело вам поручили, а ни лопаток, ни грабелек не дали…» «А нам никто не поручал, мы сами!» – сказал сероглазый Сережа, разговорчивый и открытый мальчишка шести с половиной лет. Его младший брат Андрюшка добавил: «Спасибо, что вы нам помогаете, а то все взрослые мимо идут…» А взрослые, и правда, шли мимо нас с собаками. Сережа взял у меня метелку и стал выметать окурки. Убравшись в оградке, мы присели на корточки у обелиска и стали разбирать еле видную надпись на плите. «Герой Советского Союза командир танка лейтенант Николай Кретов. 1909–1942. В сражении под Ковельском получил одиннадцать серьезных ранений…» Заговорили о войне. Семилетняя тихая Леночка вспомнила, что о Великой Отечественной ей рассказывала бабушка, которая была тогда маленькой. Сережа, насупившись, сказал: «Сейчас тоже война. Терактами нас бомбят…» Андрюша достал из кармана нож вроде финки и погрозил невидимым врагам. Я прямо вздрогнул, но нож оказался пластмассовым. Сделан лихо – в двух шагах не поймешь – настоящий он или нет. Тут от группы взрослых отделилась молодая женщина. Помахивая бутылкой пива, она неуверенной походкой направилась к нам. «Мама!» – обрадовались Сережа и Андрюша. Когда она подошла поближе, Сережа похвастался: «Нам дядя помогает!» «Хорошие у вас дети», – сказал я. Женщина улыбнулась и потрепала по голове прильнувшего к ней Андрюшу. «А мы тут отдыхаем, – она махнула рукой в сторону костра, – шашлычок, то-се… Не хотите выпить с нами?» Я отказался. Женщина одобрительно кивнула: «Правильно… А я вот еще и курю. Выхожу на балкон покурить и думаю: что же я делаю?.. А ведь когда-то в церковь ходила, Андрюшку вон вымолила. Они у меня крещеные. У Сережки, правда, крестик потерялся недавно. В кино пошли и он его там обронил. Я его дома так лупила, так лупила... «За что?» не выдержал я. «Так это же крестильный крест, вот и лупила». Сережа, слушая этот разговор, будто испугался, что я собираюсь ругать его маму, и горячо бросился на защиту: «Дяденька! Она на работе устает… такая нервная… вот и била. Потом мы побежали с ней в кино, а крестик лежит на полу – точненько в том месте, где я его потерял… Вот он, дяденька…» Сережа запустил руку за пазуху, раскрыл сжатый кулачок – на ладони лежал маленький крестик. В луче заходящего солнца блеснули два слова: «Спаси и сохрани». Дмитрий Шеваров
Оставить комментарий
|
||||||
115172, Москва, Крестьянская площадь, 10. Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru Телефон редакции: (495) 676-69-21 |