Русский ислам

В последнее время в обществе вспыхнул небывалый (и тревожный) интерес к мусульманству. В контексте чего многие российские обыватели заговорили об опасности «исламизации» российской молодежи и даже о якобы уже существующем «русском исламе». Насколько оправданны такие тревоги, существует ли на самом деле «русский ислам» и стоит ли нам его опасаться – об этом наша беседа с проректором Казанской духовной семинарии иеромонахом Романом (Модиным) – единственным православным христианином, изучающим ислам в Папском институте арабистики и исламоведения в Риме.

– Отец Роман, скажите, пожалуйста, существует ли в действительности «русский ислам»?

– Я думаю, что в настоящее время нет смысла говорить о русском исламе. Скорее, мы являемся свидетелями попытки вброса понятия «русский ислам» со стороны московского либерального богословского исламского движения. В классической исламской среде Татарстана понятие «русский ислам» даже не артикулируется, потому что его там нет; как не употребляется оно и в риторике других исламских регионов России (Дагестан и другие). Возможно, что в силу каких-то причин это понятие выгодно использовать в Москве, Санкт-Петербурге, в еще каких-то крупных городах. Но тут следует помнить, что число людей славянской национальности, принимающих ислам, ничтожно мало. И это просто маргиналы. Статистика по людям неславянских национальностей, переходящих в православие, в десятки раз превышает статистику по славянам, убежденно принимающим ислам.

Я уже не говорю про смешанные браки (а в Казани их очень большой процент), вступая в которые, люди также принимают православие. И это интенсивный процесс. Что касается обратного процесса, я на своей памяти знаю только одного человека в Казани, который принял ислам. Этот человек был крещен в детстве, но не прошел катехизации и не имел религиозного опыта. При этом он женился по любви на дочке настоятеля мечети – девушке с активной осознанной верой. И она как дочь имама сумела убедить его в истинности своей веры. Хотя, конечно, здесь нужно учитывать некий процент русских женщин, которые выходят замуж за мусульман – выходцев с Северного Кавказа и Средней Азии. Но это, скорее, социальный фактор, а не идеологический. То есть, по сути, «русский ислам» – это маргинальный псевдопроект, который даже не стоит того, чтобы ему уделять такое избыточное внимание. Думаю, муссирование этой темы – это попытка застолбить какое-то пространство для ислама в российской цивилизации. Заявить, что это действительно существует и что это фактор некоего влияния, который нужно учитывать.

– А между тем к нам постоянно едут мигранты-мусульмане. А уж в Европу и подавно.

– Мигранты и будут ехать. Это неизбежный процесс. Нам надо принимать во внимание этот фактор и вести диалог с мигрантами, адаптировать их к нашей среде.

– Что нужно учитывать при их адаптации?

– Это очень сложный вопрос, так как все мусульмане Азербайджана и почти все мусульмане Ирана являются шиитами; а мусульмане Центральной части России (Татарстан и Башкортостан) – сунниты. Между этими группировками нет понимания и контактов. И здесь для нас особенно важен контакт с суннитами. Шииты для России – это все-таки люди заезжие. Это не постоянный фактор, несмотря на то, что в крупных городах существует целая прослойка азербайджанцев, имеющих российское гражданство. В основном это мигранты-гастарбайтеры. Поэтому для нас наиболее важен диалог с суннитами, особенно из Средней Азии. У них несколько иной ислам, отличающийся от ислама коренных жителей России: татар, башкир и даже дагестанцев.

– А чем они отличаются?

– Во-первых, в исламе есть понятие правовой школы. Все мусульмане Европейской части России (Татарстан, Башкортостан) – это мусульмане ханафитского мазхаба. Он наиболее релевантен к христианству и вообще к европейской цивилизации. С другими школами сложнее. Если у нас в христианстве протестантизм, католицизм и православие отличаются в большей степени сакральными, богословскими моментами, которые впоследствии отразились на структуре церквей, то у мусульман все не так. Здесь важно в первую очередь отношение к политическим вопросам. В исламе не существует религии без политики и политики вне религии. Поэтому для мусульманина вопрос, в каком государстве он живет, какие в этом государстве законы и как он может реализовывать в нем свои мусульманские ценности, – более первичный, чем богословский. Поэтому у людей, которые приезжают к нам из Средней Азии, здесь проблема: в их сознании живет идея исламского государства. Для последовательного мусульманина государство, в котором существует светское право, а шариат (исламское право) не занял место гражданского права, – это несколько деформированная система социальных отношений. Она воспринимается как ущербная по определению. Такое радикальное мировоззрение называется салафизм. У него есть несколько очень важных составляющих. Первая, фундаментальная, – это полная ассоциативность государственной и религиозной жизни и вторая – крайняя нетерпимость ко всем остальным религиям, к любым проявлениям их существования. Все остальные составляющие вторичны. И жить с этим в России, где за столетия сложились свои традиции поликонфессиональных отношений и поликонфессионального мира, крайне трудно. До 1917 года в российском государстве всегда находились какие-то рычаги и инструменты, которые регулировали эти отношения. Сейчас ситуация изменилась. И это при том, что в Россию хлынул поток людей из самых разных регионов.

– И здесь могут возникнуть сложности?

– Да, трудности существуют. Мусульманское общество редко это артикулирует, потому что эти вещи очень болезненны и проблемны. Но приехавшие люди почти не ходят в наши мечети, не включаются в ту классическую религиозную жизнь исламских общин, которая есть на территории России. По сути, они не адаптируются к нашему местному исламу и создают какие-то свои квазирелигиозные, катакомбные формы жизни: подпольные мечети и так далее. А система этой замкнутости – подпольных мечетей, общин, имамов, проповедников – зачастую вырождается во всякие неприятные для России вещи. Там цветет сепаратизм, какие-то радикальные идеи – как раз то, что называется салафизмом. И мне кажется, здесь есть риск того, что и наши классические мусульмане (татары, башкиры, другие народности) могут быть вовлечены в этот радикализм. Не потому, чтобы они сами этого захотели, а потому, что на них подействует этот не самый хороший пример. И это очень опасная вещь. И если мы хотим сохранить суннитов, которые ассоциируют себя с Россией, для которых российский паспорт – некая ценность, которые не считают, что они живут в деформированной стране и здесь нужно построить какой-то российский халифат, значит, нам нужно создать площадки для того, чтобы лидеры официальных суннитских общин и Церковь вели диалог. Сейчас таких нет. Единственное, что у нас на данный момент есть, – это контакт с мусульманской уммой Азербайджана и проект комиссии РПЦ, который работает с мусульманами Ирана. Сегодня Казань находится в эпицентре диалога, в эпицентре межконфессиональных, межэтнических отношений. У нас 50% населения – мусульмане, татары. И мне кажется, что если здесь этот диалоговый формат будет построен, то в него можно будет вовлечь и тех людей, которые едут к нам из Средней Азии, с Северного Кавказа.

– То есть в Казани планируется создание площадки для диалога с инославными?

– В Казани планируется восстановление традиций Казанской духовной академии. На базе которой для создания общей диалоговой платформы могли бы сплотиться все духовные силы. Чтобы осознанно решать проблемы общественного характера, необходима духовная рефлексия. Поэтому нужно серьезное академическое учреждение, которое помогало бы людям заниматься этим вместе. Сейчас это некий потенциал. Но в идеале мы хотели бы в обозримом будущем открыть профиль магистратуры, который бы занимался только исламоведческими направлениями: давал бы восточные языки, какие-то диалоговые проекты и собственно исламское богословие, изучение источников востоковедения. Для того чтобы это сделать, нужно написать серьезный проект, который бы прошел апробацию и магистерский профиль. Кроме того, нужны серьезные академические кадры, профессора, «остепененные» люди и – опыт работы в подобном проекте.

– Почему настолько важен диалог именно священноначалия и мирян?

– Потому что когда простые обыватели – христиане и мусульмане – увидят, что духовенство ведет диалог, что существуют совместные научные проекты, академическое сообщество, они сами пойдут на контакт друг с другом. Хотя, конечно, и в академическом сообществе могут рождаться радикальные идеи – то, что называется горе от ума; и здесь можно додуматься до появления чего-то не совсем полезного. И именно поэтому так важна общая базовая площадка для диалога.

Беседовала Мария Реброва