Конкурс "Наследника"

Найденыш

Лонг-лист литературного конкурса “Дом Романовых – судьба России”

Номинация «Поступь истории»

Автор Владимир Веретенников

 

-Господи, к-какой зверский х-холод… - срывающемся голосом произнес Эрнст Глюк, приплясывая на морозе. Бледное лицо пробста Кокенгаузена, выделявшееся тонкими подвижными чертами артиста и аккуратными усиками бретёра, приняло совсем уж плаксивое выражение, словно у обиженного ребенка. И было отчего! Эрнст никогда не являлся сибаритом, но расшалившиеся на приволье бесы непогоды смогли бы вывести из себя даже самого терпеливого человека. Жесткая ледяная крупа мела прямо в глаза священнику. Нетолстое, серого сукна платье, короткие штаны с нитяными чулками, да кожаные башмаки с железными пряжками служили худой защитой от холода – не помогала даже накинутая поверх шубейка. Как назло, нерадивый кучер не спешил подогнать возок, обрекая достопочтенного служителя Божия на испытание колючим ноябрьским ветром – безжалостным и всепроникающим, почти беспрепятственно забиравшимся под одежонку пастора. Наконец, потеряв терпение, Глюк тонко вскрикнул:

-Петер! Как долго ты еще намерен морозить своего хозяина? Или ты спутал меня с бараньей тушей?!

-Простите, господин! – прогудел медведеподобный мужик в шубе и треухе набекрень. Он восседал на облучке добротного крытого возка, влекомого парой гнедых лошадок. Кучер остановил экипаж прямо перед пастором - Эрнст отворил дверцу и ввергнулся в открывшееся теплое лоно. Вслед за ним влез и его слуга Генрих.

-Ты дверь закрой, а то выстудишь все тут! – воскликнул Глюк, сердито тряхнув длинными черными волосами, рассыпавшимися по плечам. Генрих молча повиновался. Однако, пастор не желал униматься: – Не забыл ли ты расплатиться с трактирщиком?

-Уж будьте покойны, - отозвался верный слуга с некоторой обидой в голосе. – Когда мне случалось подводить вас хоть в мелочах?

-Ладно, плут, ты не обижайся, - пробурчал Глюк, возвращаясь в свое обычное добродушное состояние духа. Ведь Генрих являлся старым слугой - уже, практически, членом семьи. Поэтому, Эрнст со снисхождением относился к его воркотне.

Кучер стронул лошадей и возок заскользил по насту, постепенно набирая ход. Пастор приник к окошку, созерцая круговерть снежинок. Убогая деревушка и скромный трактирчик, давший им краткое пристанище, стол и кров, быстро скрылись из виду.

-Все же хорошо, что едем мы по снегу, а не по осенней слякоти, - изрек Эрнст Глюк. – Так много скорее мы доберемся до Мариенбурга. Впрочем, видит Господь, хоть эта поездка и является моим долгом, отправился я в нее без всякого удовольствия.

-Чему ж тут удивляться? – поддел хозяина невоздержанный на язык слуга. – Своя шкура, она всегда к телу ближе…

-Дурак! – оскорбился пастор. – Неужто думаешь, я за шкуру переживаю? По совести, и опасности-то уже большой нет. Знающие люди передают, что эпидемия, собрав свою жатву, пошла на спад. Но когда сталкиваешься с людскими смертями, горем, болью и бедствиями в большом количестве – это для меня столь прискорбно, что я порою с трудом справляюсь со своими обязанностями. Но и не ехать нельзя – если не мы, то кто же? В конце концов, я же, а никто другой, являюсь архипастырем сей несчастной провинции.

Генрих слегка пожал плечами – практической натуре слуги были чужды высокие душевные порывы господина.

-Сейчас прямо в Мариенбург направляемся? – осведомился он.

-Да почти сразу туда, - объяснил Эрнст. – Не считая одной маленькой остановки, которую нам предстоит совершить в пути. Впрочем, она уж точно окажется последней. Я имею в виду моего собрата - мариенбургского священника, которого мы навестим. Меня уведомили, что когда обрушилась сия небесная кара, он выехал в свой загородный домишко. Сначала мы заедем к нему. Эх, давненько я у него не бывал… Совсем я нерадивый пастор – мог бы и чаще посещать сотрудников по делу божьему и духовных чад, проживающих в более отдаленных областях…

-У вас уже не за горами сорокалетие, – ядовито напомнил Генрих. – Самое время забыть о чинной оседлой жизни и начинать колобродничать по округе, словно бездомный бродяга…

Глюк иронически усмехнулся и промолчал.

                                                    II

…Едва уловимая в снежных заносах дорога вывела возок на берег довольно большого озера, черная гладь которого по угрюмости соперничала с серыми небесами. Пастор печально оглядывал унылый пейзаж: заснеженная равнина, голый лес в отдалении, безлюдье… На поверхности озера не было заметно ни единого суденышка. Справа показалась мельница, словно в отчаянии вздымавшая к небосводу застывшие лопасти крыльев. Вскоре вдали стали различимы и строения Мариенбурга. Этот довольно приличный по здешним меркам городок разросся по берегам озера вокруг замка, когда-то возведенного рыцарями-тевтонцами на самом большом из его островов. Искомый дом местного священника обнаружился у леса – там, где деревья подступали ближе к воде. Довольно ветхое на вид двухэтажное дощатое строение не подавало никаких признаков жизни. Приоткрыв окошко, Глюк велел Петеру править в сторону жилища.

Какова же оказалась его тревога, когда подъехав и спустив ноги на мерзлую землю, Эрнст убедился, что дом покинут обитателями! Об отсутствии жильцов красноречиво свидетельствовали отсутствие дымка над трубой, захлопнутые двери, ставни, и, главное, девственно гладкие наносы снега вокруг.

-Вот беда, неужто с моим добрым другом Манфредом Дитцем стряслось нечто неладное? – пробормотал достопочтенный Глюк, потерянно озирая строение. Поколебавшись, он решил все же нарушить неприкосновенность оставленного хозяевами жилища.  Но, направившись к двери, вдруг невольно отшатнулся – из-за угла выскользнула крошечная хрупкая фигурка, резко метнувшаяся к Эрнсту.

-Господин… господин, - тоненький голосок ударил по барабанным перепонкам оторопевшего от неожиданности священника кузнечным молотом. – Хлеба, дайте хлеба, молю вас!

То была совсем маленькая девочка. Возраст ее на вид определить казалось чрезвычайно сложным: укутанный в какое-то безобразное тряпье, ребенок исхудал до крайности. Изможденное личико из-за покрывавшего его слоя сажи напоминало мордочку чертенка. Девочка ухватила Глюка за рукав и, всхлипывая, повторила:

-Пожалуйста, дайте покушать...

Эрнст присел, взглянул в отчаявшиеся глаза крохи – два темных озерца скорби под изогнувшимися мостиками бровок.

-Как же звать тебя, дитя? – вопросил он.

-Мартой…

-А где достопочтенный Манфред Дитц?

-Лежит он… - Марта расплакалась, размазывая слезы кулачками по грязным щекам. – Как глазки закрыл, так… так…  и не раскрывал больше… уууу….

-Что, неужто умер? А как же его сестра Урсула? А ты кем, дитя, им приходишься? – обрушил Эрнст на малютку град вопросов. Но та лишь горько рыдала. Насупившись, пастор настороженно приблизился к двери, отворил ее и оказался в помещении. Давно нетопленная комната встретила Глюка мертвенным духом, свойственным внутренностям зданий, навсегда покинутых жильцами. Мебель и все детали внутреннего убранства, впрочем, оставались на местах – как видно, в это проклятое моровое время охотников поживиться вещами жертв Черной Смерти не находилось.

Впрочем, как вскоре выяснилось, хозяин не ушел – он до сих пор оставался в доме. Эрнст убедился в этом, приоткрыв дверь в соседнее помещение, служившее спальней. На постели застыл завернутый в одеяло куль, потерявший сходство с человеческой фигурой. Из свертка виднелось застывшее восковое лицо, запрокинутое подбородком вверх. В силу специфики своего жизненного пути Глюк привык иметь дело с мертвецами – но сейчас у него почему-то все оборвалось внутри... Заставив себя подойти к смертному одру на враз утративших гибкость ногах, он склонился над тем, что когда-то было Манфредом Дитцем. Эрнст отлично помнил усопшего, сменившего его на месте мариенбургского пастора, но сейчас с трудом узнал Дитца: чума исказила облик покойного, наложив на него неизгладимую страдальческую гримасу. Наконец, совладав с собой, Глюк произнес:

-Да уж, не таким я намеревался встретить тебя, брат… Жаль… Прости, но мне нужно спешить – и до встречи!

                                                    III

Окинув осиротевшее жилище прощальным взором, Эрнст сутуло повернулся к усопшему коллеге спиною и вернулся на улицу. Здесь он ласково протянул маленькой Марте кончики пальцев, прикрытые кружевными  манжетами. Бережно взяв ее за ручку, отвел к возку и осторожно посадил в теплое нутро экипажа, прикрыв ножки малютки медвежьей полостью. Та покорно уселась, не обнаруживая ни малейшего недоверия к новому знакомцу.

-Генрих, девочка очень голодна, - обратился он к слуге. – Мы возьмем Марту с собою, ибо бросать ее здесь было бы верхом бесчеловечия. Будь добр, покорми несчастное дитя. Но много не давай – после длительного воздержания это может быть опасно…

-Вы в своем уме, господин! – возопил тот. – Нужно быть совсем сумасшедшим, чтобы подбирать каждого встречного в этой чумной области! Вы хотите, чтобы мы из-за нее смерть приняли?!

-Уймись, - строго сказал пастор. Он постарался придать своему голосу всю возможную твердость, обычно ему не свойственную. – Спасая дитя, мы совершаем доброе дело, более того – исполняем наш прямой долг. Это самое главное, а все остальное второстепенно. А чересчур беспокоиться за нашу жизнь не следует в любом случае – ведь все ее обстоятельства изначально предначертаны Всевышним.

Эрнст славился своей эрудицией и любил вставлять в речь нравоучительные сентенции. Впрочем, как обычно, хозяйские мудрствования не убедили слугу. Генрих, недовольно бурча под нос – и охота же господину привечать всяких бродяжек на дороге! – полез в объемистый баул под своим сиденьем. Из него он извлек краюху хлеба, кусочек говядины и баклажку с водою. Девочка жадно набросилась на еду – судя по всему, она действительно постилась уже очень долго. Эрнст с жалостью взирал на исстрадавшуюся крошку. Пастор Глюк обладал мягким сердцем и это не являлось секретом даже для тех, кто знал его очень отдаленно.

Убедившись, что живых, помимо Марты, поблизости не наблюдается, пробст велел Петеру отъезжать. Увидев, что спасенная кроха насытилась, он осторожно возобновил расспросы. Это оказалось нелегким делом, так как девочка глотала слезы и постоянно запиналась - чересчур юный возраст мешал ей отвечать складно. Из ее обрывочных слов удалось выяснить (впрочем, большую часть картины Глюк восстановил в уме самостоятельно), что добрейший пастор Дитц, полгода обратно взявший Марту на попечение, погиб от чумы полторы недели назад. Его сестра, хозяйственная и хлебосольная Урсула, покинула сей скорбный мир несколькими днями раньше. У отца Манфреда еще хватило сил, чтобы схоронить усопшую родственницу, а потом скончался и он. Оставшись одна в компании мертвеца, Марта в первые дни питалась из имевшихся в доме скудных запасов. Потом девочке пришлось познать муки голода. Эрнст Глюк наведался вовремя, чтобы спасти беззащитное создание от верной гибели.

-Успокойся, Марта -  увещевающе пробормотал он, гладя ребенка по спутавшимся темным волосам. – Теперь ты с нами - и ты в полной безопасности.

Он оттер платком лицо ребенка от покрывавшей его сажи – под ней показалась мертвенно бледная кожа. Однако, невзирая на перенесенные ею страдания, внешность девочки отличалась той неизъяснимой прелестью, которая свойственна невинному детству. Глюк даже заподозрил, что Марта, возможно, знатного рода – ибо изящные черты ее личика с трудом ассоциировались с происхождением от простолюдинов.

Пастора волновал еще один немаловажный вопрос: кто настоящие родители Марты? что с ними сталось? Увы, получить ответ на него не удалось: девочка вновь залилась слезами – прямо-таки разрыдалась. Не желая расстраивать ребенка, Глюк прекратил расспросы. «Доберемся до Мариенбурга и там, дай Бог, встретим кого-нибудь, кто знает Марту. Надо постараться найти ее отца и мать и вернуть им дитя. Если они, конечно, пребывают в числе живых, что весьма и весьма сомнительно. Вряд ли живые родители согласились бы отдать дитя чужому человеку… Хотя кто знает? Возможно, они рассчитывали, что у Манфреда кроха окажется в большей безопасности», - размышлял священник.

                                                 IV

…В Мариенбург они въехали спустя два часа. Глюк хорошо знал этот городишко, обычно отличавшийся большим оживлением. Но сейчас бревенчатые избы казались почти такими же безжизненными, как и дом покойного пастора Дитца. Эрнст узрел лишь нескольких мариенбуржцев, проводивших возок мрачными взглядами исподлобья. Впрочем, живые люди быстро скрылись, и городок вновь приобрел вид вымершего. «Надо надеяться, что хотя бы в замке еще осталось много живых людей, - подумал Глюк. – Тесть…» Собственно, замок, служивший Мариенбургу сердцевиной, находился на небольшом овальном острове, в южном заливе озера. С берегом его соединял мост.

Вдруг пастору захотелось выйти. Страх услышать худые вести об участи отца жены, возглавлявшего местный гарнизон, достиг такой степени, что Эрнсту потребовалось взять маленькую передышку перед тем, как узнать вердикт судьбы. Петер остановил экипаж, и Глюк прошелся по снежку, разминая ноги. Марта осталась под присмотром Генриха. Священнику хотелось пообщаться с кем-либо из мариенбуржцев, но пустынная улочка производила впечатление заброшенной. Тогда он решился зайти в один из домиков, притулившихся у обочины. Скромная двухэтажная постройка казалась обжитой – если жильцы ее и покинули, то недавно.

Скрипучую дверь хозяева запереть не удосужились. Миновав ее, Эрнст очутился в тесной прихожей, откуда вела лесенка на второй этаж. Прислушался – вокруг царило первобытное молчание. «Наверное, здесь никого не осталось, - решил Глюк. – Жители либо сбежали, либо разделили судьбу несчастного отца Манфреда и его сестры».

Поколебавшись, пробст все же решил подняться. Медленно, словно цапля на болоте, переставляя ноги, он преодолевал ступеньку за ступенькой. Вдруг ему почудилось нечто вроде стона. Эрнст остановился, насторожившись. Да! Жалобный звук повторился – не было никаких сомнений в том, что его издавало страждущее человеческое существо. Отринув сомнения, Глюк почти бегом преодолел остаток лестницы и очутился в полутемном помещении. В ноздри ударил спертый запах – похоже, комната последний раз проветривалась давно, очень давно…

Священник застыл, моргая – его глаза пытались приспособиться к почти полному отсутствию света. Где-то слева вновь раздался тяжкий стон: рядом пребывал в мучениях человек. Ориентируясь на едва заметные проблески, Глюк почти ощупью добрался до оконца и отдернул плотно задрапировавшее его одеяло из толстой материи. Залившие комнату солнечные лучи на несколько мгновений вновь лишили пастора возможности видеть.

Проморгавшись, Эрнст стал озираться. Дом, несомненно, служил пристанищем семье небедной. Об этом свидетельствовала добротная мебель, большие лари по углам, пузатый буфет с фарфоровой посудой, куча детских игрушек, сваленных у одной из стен. У окна висела гравюра с изображением Христа на Тайной Вечере. Печальный взгляд Спасителя оказался устремлен на смятое ложе, поперек которого застыло на правом боку тело высокой женщины, так и не успевшей снять голубого платья. Ее лицо, когда-то, наверное, красивое, почернело и исказилось в смертной гримасе. Рукою мертвая мать обнимала двоих детей. Девочке было лет шесть-семь, мальчик на глаз не перешагнул и четырехлетнего возраста. Тоже неживые.

Глюка затрясло. Тут вновь послышался стон – из соседнего помещения. Эрнст поспешил туда. Ему пришлось переступить еще одно тело – седоволосой старухи в заплатанном балахоне – скорчившееся аккурат в дверях. За ними обнаружилась комнатка, посреди которой лежал на ковре мужчина в темном камзоле. Когда-то этот человек, несомненно, был силен и крепок. Сейчас же он походил на беспомощную куклу из воска. Одного взгляда Эрнсту хватило, чтобы догадаться: сейчас камзолоносец отправится вослед остальным обитателям этого скорбного жилища.

Священник нагнулся над живым мертвецом. Тот медленно, очень медленно разлепил веки – и пара мутных зрачков уставилась на гостя.

-Гретхен… Дети…

Эрнст замялся.

-Очень боюсь, что женщина и малютки… - выдавил из себя он, - боюсь, что… они… они…

Умирающий захрипел и неимоверным усилием приподнял руку. Его скрюченная, словно орлиная лапа, ладонь взлетела почти к самому лицу Глюка – а потом бессильно упала, как подрубленное деревце. Охваченный величайшим чувством сострадания, пастор еще ниже склонился над мужчиной, готовый ловить слова из его уст, но…

Резким движением человек запрокинул голову, его челюсть отвалилась, а из разверстого рта вырвался последний утробный выдох. Глюк, потрясенный до глубины души, погрузился в оцепенение. Долго он так стоял, прежде чем сумел заставить себя сделать какое-то движение. Наружу из дома мертвецов пробст выбрался лишь минут через сорок – и сразу же столкнулся с Генрихом, встревоженным затянувшимся отсутствием хозяина.

-Где вы пропадали? – укоризненно воскликнул слуга. – Мы уж начали подумывать, что вас там черти сожрали…

Эрнст не обратил внимания на дерзость – впрочем, вполне привычную – своего преданного служителя. Он руками зачерпнул снега и окунул лицо в холодную кашицу – словно хотел отмыться от страдания и смерти, с которыми ему пришлось только что столкнуться.

-Надо будет выслать сюда могильщиков, - глухо произнес пробст. – А сколько еще подобных вот домов с умершими стоят по округе…

                                                      V

Дверь возка приоткрылась и наружу выскользнула Марта. Черпая снег грубой обувью на своих ножонках, она с хныканьем заковыляла к Эрнсту. Лицо крохи выражало страх и отчаяние. Пастор нагнулся и подхватил малютку на руки.

-Что ж ты загрустила, дорогая Марта? – спросил он необычайно теплым тоном.

-Не уходи, ладно? – пробормотала девочка. – Мне страшно…

-Не надо больше ничего бояться! – горячо воскликнул Глюк. – Ты опасаешься, что я оставлю тебя, как отец Манфред? Обещаю, этого не будет. Тебе пришлось вытерпеть много горя, боли, страха и отчаяния – но они миновали. Прошли и исчезли из твоей жизни, забудь!

Неизвестно, поняло ли дитя все слова Эрнста. Однако, оно успокоилось и, прижавшись щекою к его плечу, прекратило плакать. Священник отнес ребенка к экипажу и бережно усадил. Огляделся. Тут из-за дома, в котором Глюк только что побывал, вынырнул человек. Пастор невольно протер глаза – из-за впечатлений, полученных в жилище мертвецов, увидеть живого и здорового мариенбуржца показалось ему почти чудом.

-Здравствуй, добрый человек! – окликнул его священник. – Я суперинтендант этой провинции Эрнст Глюк, прибыл для оказания духовной помощи и утешения всем здешним страждущим. Но… как я вижу, тут теперь больше мертвых, нежели живых?

Пришелец – низкорослый старичок в заячьем тулупчике – подошел к пастору, выставив вперед бороденку цвета перца с солью.

-Не верю своим глазам, - угрюмо процедил он. – В наших краях вновь объявился поп. Ну и много же работы тебе здесь предстоит, скажу я по совести! Мертвых здесь теперь, конечно, неисчислимо. Хотя и тех, кто пока еще жив, тоже немало…

-Рад слышать, коль так, – отозвался Эрнст, решив проигнорировать непочтительность горожанина. – Ну, вот что: я сейчас должен посетить коменданта, своего тестя. А потом всецело к услугам болящих и скорбящих. Предупреди здешних жителей, что к ним прибыл человек, готовый, по мере своих слабых сил, утешать и помогать. Нет, постой!

Старичок, уже собравшийся уходить, резко развернулся. Глюк приоткрыл дверцу экипажа и пригласил мариенбуржца заглянуть.

-Посмотри, пожалуйста, на это дитя по имени Марта. Я нашел ее в доме преставившегося пастора Манфреда Дитца, незадолго до того приютившего девочку. Быть может, ты знаешь, кто ее родители?

Старик долго взирал на Марту, испуганно съежившуюся под его изучающим взглядом в дальнем углу возка. Обернулся к Глюку.

-Понятия не имею. Первый раз вижу.

Эрнст отпустил мариенбуржца кивком головы и через несколько секунд тот испарился столь же внезапно, сколь и возник. Больше Глюк решил здесь не задерживаться: кони повлекли возок в сторону длинного деревянного моста. Въехав на него, возница оказался вынужден остановиться перед разведенной подъёмной частью переправы. Его истошные крики произвели требуемое действие далеко не сразу. Лишь минут через пятнадцать на противоположной стороне показался угрюмый солдат, громогласно посоветовавший непрошенным гостям убираться к дьяволу.

-Ты что же, не видишь, дубина пустоголовая, кто приехал? – вознегодовал кучер Петер. – Сам господин Эрнст Глюк, зять коменданта! А ну открывай немедля!

Имя гостя произвело должное впечатление: мост со скрипом принял горизонтальное положение. Лошадки втащили экипаж в хорошо укрепленные ворота-цвингер - миновав две массивные башни, возок очутился среди крепостных стен. Петер направил его в сторону северного предзамка, где находились аппортаменты коменданта. К счастью, Бернхард Рейтер оказался живым и здоровым – и он выразил желание как можно быстрее увидеть родственника. Вскоре Эрнст уже любовался на ярко горящие свечи в уютной, а, главное, жарко натопленной горнице, служившей здешнему владыке гостиной. Тот, дабы продемонстрировать зятю, что не унывает даже в столь суровую годину, заранее принарядился в сиреневый шелк, напудрился и нацепил на седую голову белокурый паричок. Однако, заметно было все же, что пожилой вояка волнуется – это выражалось в том, как нервно вертел он табакерку. Поэтому, сначала Глюк успокоил старика известием, что его обожаемая дочь Христина, равно как и все трое их детей пребывают в добром здравии, находясь в Кокенгаузене, который эпидемия, по счастью, обошла стороной. Водянистые глаза коменданта прояснились, и он облегченно провел ладонью по висячим прокуренным усам. Затем беседа, естественно, соскользнула на трагические события, сподвигшие пастора на нынешний визит в Мариенбург.

-Времена нынче настали тяжкие, - седой воин сокрушенно покачал головой. – Пик бедствия мы, кажется, уже перевалили, но каков урон! Великий Боже, какие потери мы понесли! Будто бы неприятельское нашествие прошлось по нашей многострадальной области из конца в конец. Хорошо еще, что настоящей войны не предвидится – и поляки, и московиты мирно сидят за своими границами…

Эрнст сочувственно помолчал, уставившись в облупленную кирпичную стену, едва прикрытую покосившейся древней шпалерой. Картинка на облезшей шпалере изображала Готфрида Бульонского, поднимающегося на стену покоренного Иерусалима. Глюк изрек:

-Именно для того, чтобы поддержать христиан, потерявших близких в эту роковую годину, и приехал я сюда. Надо достойно проводить мертвых и поддержать живых: вот чем я намерен заняться.

-Боюсь, если ты желаешь вытереть слезы каждому, кто потерял родных и близких, тебе придется трудиться не покладая рук, - сокрушенно пробормотал Рейтер.

Лакей в красной ливрее внес столик, уставленный едой и напитками. Отведав свиного окорока, телячьих языков и булочек, родичи возобновили беседу. 

-Если моих слабых сил не хватит на то, чтобы помочь абсолютно всем, то оказать помощь хотя бы некоторым я обязан. Вы знаете, я подобрал дорогой крошечную Марту, умиравшую от голода в доме покойного Манфреда Дитца. Страдания этого беспомощного существа преисполнили меня величайшего сочувствия к бедам всех жителей сего несчастного края.

-Как же вы намерены поступить с девочкой? – с приличествующим случаю любопытством поинтересовался комендант.

Эрнст добыл из кармана большой клетчатый платок, приложил ко рту, звучно чихнул.

-Постараюсь, по возможности, отыскать ее родных. Наверняка, кто-то из них уцелел. Я желаю отдать Марту в как можно более надежные руки. А вообще, как вы правильно напомнили, надо подумать не только о ней, - Глюк отставил кружку в сторону, встал.

-Ты уже уходишь? – изумился тесть. – Что же так скоро?

-Страждущие не могут ждать, - лаконично отозвался пастор. – Мне надо поскорее приступить к работе.

Выходя, он запнулся ногою за сбившийся ковер, споткнулся и рухнул на плитчатый пол, истертый ногами десятков поколений живших в этом замке рыцарей. Рейтер кинулся поднимать зятя.

                                          VI

…И работа закипела. Давно уже у достопочтенного пробста – хотя, видит Всевышний, бездельником он никогда не был – не выдавалось столь напряженных месяцев. Каждый день Эрнст Глюк был на ногах уже с шести утра и клонил усталую голову на подушку в час ночи. Оставшаяся без пастыря в этом бедственном положении паства нуждалась во всяческой помощи и духовном утешении. Соответственно, Глюк помогал проводить на тот свет успопших и старался, как умел, приободрить живых. Он носился на своем возке по всей области вокруг Мариенбурга – встречи, встречи, встречи… Усердный слуга Генрих периодически приходил в отчаяние – его господин порою не желал делать перерывов даже на трапезу. Эрнст заметно исхудал, щеки его ввалились, а под глазами появились болезненные черные круги. Являясь священником уже достаточное количество лет, он всякого навидался – но подобный объем людского горя трудно было пропустить сквозь себя даже ему, такому многоопытному и умудренному.  Зато и слава о пастыре редкой доброты и милосердия засияла ярче солнца. Теперь уже сами окрестные жители толпами валили к Эрнсту, ощутимо уменьшая и без того короткое время, что оставалось у него на сон и еду.

Где бы ни находился Глюк, он не забывал данное себе обещание – отыскать родных маленькой Марты. Саму девочку расспрашивать было бесполезно: всякий раз, когда пастор пытался – максимально деликатно! - завести разговор о ее родителях, с крохой случалось нечто вроде истерики. Потоки крупных слез из глаз и глухие рыдания из уст Марты принудили Эрнста отказаться от намерения вызнать что-либо напрямую. Однако, и расспросы тех, с кем пастор общался по долгу служения, тоже никаких результатов не давали. Оглядывая девочку, люди беспомощно разводили руками и качали головами в знак полнейшего незнания. В итоге, Глюк постепенно стал свыкаться с мыслью о том, что Марта так и останется безызвестной сиротой-найденышем. И одновременно встал вопрос о том, как поступить с этим ребенком, куда его пристроить? Дитя сопровождало пастора во всех поездках, ибо оставить его было не с кем. Факт присутствия Марты по-прежнему вызывал ворчание Генриха – правда, ворчал слуга уже больше для порядку, ибо сам успел привязаться к ласковой девочке. Немного откормившись, Марта выразила самое решительное желание взвалить на свои хрупкие плечики хоть маленькую часть забот по ведению немудреного походного хозяйства Эрнста Глюка. Ввиду крайнего малолетства Генрих поручал ей лишь самую простую и несложную работу – подать, принести, помочь в уходе за вещами пробста. Возможность участвовать в жизни своего спасителя, казалось, доставляла крошке живейшее удовольствие.

…Тайна происхождения Марты выяснилась совершенно случайно. Как-то случилось Эрнсту завернуть в захудалую корчму, сиротливо притулившуюся у дороги на Шваненбург. Войдя, он присел за дубовый чистый стол, заказал хозяину в вязаном колпаке пообедать. Кроме пастора здесь оказался усатый пан в роскошном кунтуше, ехавший по каким-то своим делам из Польских Инфлянтов, да долговязый еврей в лапсердаке. Чуть позже зашел местный купчик, промышлявший торговлей выделанными шкурами, и самолично перевозивший свой товар в Динабург. Узнав о том, что один из гостей корчмы является пастором, Иоахим Цастров – а купчика звали именно так – вынул из зубов глиняную трубку и принялся канючить. Он очень желал, чтобы Глюк посетил в ближайшее время его родной Смильтен: по окрестностям этого селения, мол, мор тоже прошелся самым прежесточайшим образом. Эрнст обещал навестить данное местечко. В этот момент в горницу, где оба поглощали горячий суп из оловянных тарелок, вошла маленькая Марта. По просьбе Генриха девочка желала предупредить благодетеля о том, что лошади накормлены и готовы к дальнейшему путешествию. Пастор предложил купцу отсесть в сторонку, чтобы слова их разговора не доносились до других посетителей. Потом он по обыкновению задал новому знакомцу привычные вопросы: не ведомо ли ему это дитя? кто его родители?

-Как же не знать, - неторопливо изрек Цастров, пристально вглядываясь в испуганное, враз помертвевшее личико. – Да это же Марта Скавронская! Накажи меня Бог, Марта! Я хорошо знал ее родителей, Самуила и Анну, да упокоит их милосердное небо…

Марта пронзительно вскрикнула и опрометью выскочила из комнаты. Эрнст преодолел мгновенный порыв ринуться за нею вдогонку и перевел удивленный взор на собеседника. Возможно ли? Неужто он действительно нашел кого-то, способного прояснить судьбу маленького найденыша?                                                               -Так что же, выходит, родители этого несчастного создания более не пребывают в сём бренном мире? – спросил Глюк. От волнения он ухватил прядь своих длинных волос и принялся наматывать их на указательный палец.

-Увы, - подтвердил Иоахим Цастров, поскучнев лицом. – Насколько мне известно, оба пали одними из жертв этой ужасной эпидемии.

-Так они являлись уроженцами здешних мест? – с недоумением спросил Эрнст. – Но ведь я опросил уже множество народу – и никто не сумел опознать Марту…

Краснорожий трактирщик внес для гостей окорок и пиво. Прежде чем приступить к дальнейшим объяснениям, купчик вгрызся в мясо своими длинными желтыми зубами. Пастор с деланным равнодушием на лице терпеливо ждал, поглядывая на окошко, за которым падал мягкий снежок.

-Не совсем так, - заговорил, наконец, Цастров. – На самом деле, тут довольно длинная и печальная история. Вы знаете, по делам своей торговли мне часто случается бывать в Дерпте. И там…

И купец все рассказал. Из его объяснений выходило, что именно в Дерпте он и познакомился с семьей Марты.

-Стало быть, Марта из Дерпта? – переспросил Глюк. – Как же она оказалась в Мариенбурге?

Однако, все оказалось не столь просто. По словам Цастрова, родители Марты были простыми крестьянами из Польских Инфлянтов. На родине они, как и прочие люди подобного звания, вынуждены были вести тяжкую и полную лишений жизнь крепостных. В конце концов, отец семейства Самуил, устав от панских побоев, решился на дерзкое предприятие: захватив с собою жену и двоих детей, перебежал в шведскую Ливонию. То было очень опасное дело, ибо польские паны привыкли очень круто расправляться с подобными беглецами, если те оказывались в их бесчеловечных лапах. Но удача сопутствовала Самуилу Скавронскому с семейством. Она благополучно провела их мимо всех засад и препятствий и позволила добраться до Дерпта, служившего восточным опорным пунктом шведских владений. Здесь нужда заставила беглых поступить в услужение. Скавронские жили поденной работой, брались за любой труд. Именно тут с ними случайно столкнулся Иоахим Цастров – Самуил одно время подрабатывал у него возницей.

-Был он человеком честным, непьющим, трудолюбивым, - степенно рассказывал купец. – Я весьма ценил его за это. Ну и с семейством его хорошо был знаком. Анна тоже являлась женщиной работящей и очень, очень неглупой – хотя, как и муж и дети, совершенно не знала грамоты. Впрочем, на что крестьянам грамота? Так или иначе, но Анна как-то говорила супругу при мне, что желает лучшей доли для своих отпрысков…

Эрнст внимательно слушал немудреную повесть Цастрова. Самуил и его семейство прожили в Дерпте несколько лет, здесь же родилась и их младшая дочь Марта. Увы, Скавронским не суждено было пустить корни в тихом и уютном городе. Чума, внесшая ужас и беспорядок в жизнь Ливонии, не обошла и эту семью. Первое время казалось, что именно окрестности Дерпта и сам город наиболее подвержены обрушившейся попущением Божиим заразе. И тогда Самуил решил – снова надобно бежать, спасаться!

-Наверное, то была правильная мысль, - вставил Эрнст.

Купец взялся за кружку с пивом, увенчанную облачком белой пены.

-Правильная, если бы они выбрали нужное направление для своего бегства. Но явно сам дьявол пихнул им под ноги дорогу на Мариенбург, где, как вы сами знаете, оказалось ничуть не лучше!

-Да уж, - с искренним огорчением прошептал Глюк. – Явно не очень продуманное решение…

В Дерпте Скавронские оказались вынуждены оставить старшую дочь, которую согласился взять на попечение один местный богатый ремесленник. Крайняя скудость средств, которыми располагала семья, вынудила Самуила и Анну пойти на расставание со своим первенцем – как вскоре выяснилось, видели они ее в последний раз. Само путешествие отца, матери, пятилетнего сына и трехлетней дочери прошло относительно благополучно. Именно в Мариенбурге Цастров узнал о дальнейшей судьбе Скавронских – что случилось при крайне трагических обстоятельствах. Купец, как человек осторожный и расчетливый, ни за что не сунулся бы в самый центр эпидемии, но этого потребовали дела. Дядя Иоахима, являвшийся, по совместительству, его деловым партнером, вдруг срочно засобирался на тот свет - и Цастров ураганом полетел в Мариенбург, дабы успеть уладить с умирающим некие важные формальности. У постели дяди он столкнулся с пастором Манфредом Дитцем, оказывавшим духовное вспоможение усопающему. А при Манфреде состояла Марта Скавронская, которую купец тут же узнал. И хотя его мысли были заняты совершенно другим, он все же поинтересовался у Дитца: как к нему попало это дитя?

Тут Цастров выдержал многозначительную паузу.

-И как же там произошло? – не утерпел Глюк, которого данная история занимала все сильнее.

-Случилась довольно банальная вещь. Да, печальная – но ничего необычного на фоне сотен смертей, окутавших наш край в пепельный саван уныния. Невзирая на все предосторожности, Скавронские не убереглись: сначала Анна, затем и Самуил отправились в другой мир. Там они, надо надеяться, сполна получили достойное воздаяние за все мучения, вынесенные ими здесь…

-Что же сталось с несчастными сиротами? Как Марта оказалась у Манфреда?

-Мальчик был отдан на воспитание одному крестьянину, о его судьбе я ничего не знаю. А девочку взял на попечение священник….

-Да, а вскоре священник и его сестра умерли, бросив это несчастное создание… И не успели оставить никаких сведений ни о семье ребенка, ни о том, как они взяли ее к себе, - досказал Глюк.

                                                  VII

Перед достопочтенным пробстом встал вопрос: как поступить с найденышем? Эпидемия окончательно пошла на убыль, поток мертвецов иссяк. Изможденные и не верящие своему счастью или несчастью остаться в живых люди начали постепенно возвращаться к обыденной жизни. К тому времени сугробы съежились и почернели, а солнышко начало по-мартовски пригревать с подрумянившихся небес. Эрнст Глюк, пребывавший, хвала Всевышнему, совершенно здравым и невредимым, все чаще стал задумываться о своей пастве, оставшейся в менее затронутых бедствием областях, а потому лишенной в последние месяцы его призрения. Одним словом, настала пора, пока снег окончательно не растаял, разворачивать оглобли возка сначала в сторону Кокенгаузена, где Глюка поджидали домочадцы, а затем и на Ригу.

Но куда определить Марту? Найти в Мариенбурге кого-то, у кого можно попросить позаботиться о крохе? Пастор сомневался в разумности подобной затеи. Народец все еще поглощен пережитыми бедствиями, стремится поскорее наладить свой порушенный чумою быт – вряд ли кто-то станет с усердием ухаживать за четырехлетним ребенком. А ведь Марта пребывает еще в столь нежном возрасте, что нуждается в постоянной, неравнодушной заботе и присмотре… К тому же, девочка успела крепко привязаться к своему спасителю, ближе которого у нее сейчас никого нет. Каково ей будет перенести расставание с добрым пастором и переход под опеку других, наверняка куда более равнодушных людей?

Эрнст думал недолго – очевидное решение маячило перед глазами.

-Генрих, мы возьмем Марту с собой. Неужели в моем доме не найдется местечка для этого существа?

Проигнорировав обычное ворчание слуги (впрочем, сейчас оно было, скорее, одобрительным) пастор обратился к самой Марте. Девочка сидела на высокой дубовой скамейке, болтая не достававшими до пола ножками и беззаботно грызла орехи, горкой лежавшие перед нею в мисочке на столе.

-Скажи, дитя мое, - вкрадчиво спросил Глюк, - пожелала бы ты поехать со мною? Я готов приютить тебя в своем жилище, растить и заботиться вплоть до твоего совершеннолетия. Ты хочешь?

Девочка, казалось, прекрасно поняла его слова. Отодвинув мисочку, она доверчиво потянулась к священнику ручонками. Эрнст нагнулся, и Марта с беззаботным смехом ухватила его за шею.

-Ну как же тут устоять? – растроганно выговорил пробст, аккуратно снимая с себя детские ручки. – Даже если бы у меня к этому моменту еще оставались сомнения о том, как поступить с Мартой… Клянусь, сейчас бы они окончательно рассеялись…

-Это, конечно, замечательное решение, - не преминул несколько отрезвить хозяина Генрих, - но вот как воспримет ее появление госпожа Христина? Вы подумали?

Эрнст ненадолго призадумался – Христина Глюк отличалась строгим нравом и стремлением к полному порядку даже в мелочах.

-Я надеюсь, Христина встретит Марту если не с радостью, то, по крайней мере, без протеста. Моя супруга ведь никогда не была злым человеком… - несколько неуверенно произнес пастор. Однако, он не на шутку озаботился: в самом деле, как-то отнесется жена к беззащитной крохе? Зная Христину уже долгие годы, Эрнст осознавал, что многое зависит от расположения духа, в котором супруга будет пребывать на момент встречи с мужем. И он мысленно вознес к небесам молитву с просьбой о том, чтобы естественное недовольство, испытываемое Христиной Глюк из-за затянувшейся разлуки со своим благоверным, не оказалось совсем уж чрезмерным.

…Обратное путешествие выдалось почти полностью благополучным – за исключением единственного эпизода. Он случился, когда дорога, петляя, вползла в лес, угрожающе ощетинившийся голыми распяленными лапами-ветвями. Дело было ранним утром: Эрнст, Марта и Генрих еще спали, не обращая внимания на покачивание возка на поворотах. Девочка уложила головку на колени священника, тот откинулся к правой дверце: Глюку снилась родная Саксония. Сидевший напротив слуга даже в забытьи сжимал в руке ключи от хозяйских баулов. Все трое не почувствовали, как Петер натягивает вожжи, стопоря лошадок. Причина для остановки оказалась самой непосредственной: прямо посреди дороги вальяжно разлегся толстый суковатый ствол, объехать который никак не представлялось возможным. Громко чертыхаясь с досады, возница сошел с облучка, приблизился к трупу дерева и убедился, что самостоятельно оттащить его в сторону он никак не сумеет. Поневоле пришлось будить двоих мужчин, дремавших в возке. Всегда отличавшийся чутким сном Глюк пробудился от первого осторожного стука в окошко, а вот с разоспавшимся Генрихом пришлось повозиться. Зевая и потягиваясь, хозяин и слуга поплевали на ладони, взялись за ствол, дружно крякнули, но тут…

-А ну-ка выкладывайте все добро, что при вас! Если жизнь дорога! - взвизгнул тонкий голос за спиной пастора. Глюк, вздрогнув, выпрямился и задрал руки с растопыренными пальцами. Рядом с ним застыли ошеломленные Генрих с Петером.

-Вот и стойте, как стоите, - произнес голос. – А мы тут пошарим в вашей колымаге…

Глюк моментально вспомнил о Марте, которая осталась дремать в экипаже. Не желая, чтобы грабители потревожили дитя, он крикнул:

-Не надо нигде шарить, мы сами все отдадим!

Пастор попытался развернуться лицом к лесному разбойнику. Но тут ему между лопаток уставился некий металлический предмет.

-Стой, тебе говорю! – вскричал налетчик. – Я в тебе такую дырку проделаю, что…

Конец фразы утонул в невнятном бульканье – воспользовавшись тем, что злодей всецело отвлекся на Эрнста, слуга Генрих с ловкостью, которой никто от него не ожидал, заехал лиходею поддых. Глюк стремительно обернулся и увидел согнувшегося вдвое ледащего мужичонку с растрепанной бороденкой мочалом. Не растерявшись, пастор выбросил вперед правую руку и выхватил у мужичка допотопный ржавый мушкет, только что упиравшийся пробсту в спину. Кучер Петер довершил дело, врезав негодяю под коленки и с легкостью свалив его наземь. Один-единственный сообщник грабителя метнулся к экипажу и спрятался за ним.

-Остановись! – завопил Глюк, но поздно: злыдень растворил дверцу и юркнул в возок. Изнутри раздался испуганный вопль Марты.

Пробст подскочил к экипажу и открыл его. Открывшееся зрелище ужаснуло миролюбивого слугу Божьего: разбойник прижал визжащего ребенка к груди, приставив к горлу девочки огромный ржавый клинок.

-Только сунься…- каркнул он. – Как есть, девчонку прирежу…

Глюк отступил на шаг.

-Не причиняй ей зла, добрый человек. Клянусь,  если ты пощадишь девочку, то я отпущу вас обоих – идите своей дорогой, куда пожелаете… Я даже…

-Врешь, небось, собака! – прервал его грабитель. – Всегда-то вы, немцы, нам врали!

Глюк медленно сунул руку в карман, извлек кожаный кошель и потряс им в воздухе. Раздался громкий монетный звон.

-Это твое, бери! – пробст метнул кошель к ногам разбойника. Тот не сумел побороть искушения и стал нагибаться, дабы поднять добычу. При этом он на мгновение отнял нож от шеи Марты. Пастор подмигнул - и Петер, затаившийся, прижавшись к стенке возка у дверцы, змеей нырнул внутрь. Послышался громкий тупой удар - и Марта выпорхнула наружу, бросившись к Глюку, раскрывшему объятия. Вослед возница вытащил злодея, ухватившегося за лицо, на котором под глазом набухал огромный кровоподтек.

-Да они тут совсем слабосильные, - разочарованно протянул Петер. – Никак целую неделю не жрали? Тоже мне, разбойнички…

Генрих подтащил за шиворот злыдня, обезоруженного первым, и толкнул его к приятелю. Так они и сидели на снегу, беспомощно мигая и щурясь – ни дать ни взять, детеныши совы, внезапно извлеченные из темени дупла на дневной свет. Действительно, судя по виду, голодали оба не первый день. Да и вообще, вся внешность лесных бродяг, облаченных в драные рубища и лапти из древесной коры, свидетельствовала о крайней нищете и убогости. По некоторым характерным деталям внешности, да по акценту Глюк определил, что перед ним туземные жители здешней земли – летты.

Соединенными усилиями отшвырнули бревно с дороги.

-Как с этими поступим? – деловито спросил Петер. – Самим веревку на сук накидывать не стоит: слишком много времени потеряем. Лучше связать их понадежней, да тут и оставить. В ближайшем селении предупредим стражу – они приедут и сами спровадят этих ублюдков на дерево. А если они до того успеют сами околеть, так туда им и дорога…

-Отпустите, пусть идут куда хотят, - распорядился Глюк. – Да не забудьте им выделить хлеба и мяса из наших запасов…

-Да как же это так? – возмутился кучер. – Они нас, значит, хотели ограбить и зарезать, а мы их…

-Ты, кажется, забылся, - холодно прервал его Эрнст. – Я священнослужитель, но никак не судья и не палач. Не видишь, что люди с голодухи еле на ногах держатся? А сколько народу от чумы в леса сбежали, ты ведаешь? Тут с отчаяния и на людоедство пойдешь, не только на грабеж… Я не намереваюсь усугублять несчастий этих бедолаг, - он погладил прижавшуюся к его ноге Марту по растрепавшейся шевелюре.

Петер с ворчанием занял свое место на облучке. Отобранные у незадачливых разбойников мушкет и нож он, впрочем, возвращать не стал – закинул в багажное отделение. Взамен Генрих извлек оттуда несколько фунтов хлеба и холодной телятины. Этот провиант он поднес пленникам. Те замерли в испуге, не веря столь легкому избавлению.

-Эх, знали бы вы хоть, на кого накинулись, - с укоризненным высокомерием сказал слуга. – Ведь господин Эрнст Глюк всегда был другом вашему брату. Перевел Библию на туземное наречие, создал школу, всячески хлопочет о просвещении леттов… Даже перед самим государем Карлом, да продлит Господь дни его правления, об удовлетворении ваших, дикарей, нужд ходатайствовал…

Те только молча хлопали глазами.

-Впрочем, что с вас взять, грязных варваров, - презрительно заключил Генрих. Он, хоть и занимая незначительное место на социальной лестнице, ощущал себя несоизмеримо выше пленников уже в силу чистой, неразбавленной германской крови, струившейся в его жилах.

Пассажиры заняли места в возке. На прощание Глюк, приоткрыв дверцу, обратился к освобожденным беднягам.

-Мор уже закончился, вы можете смело идти к людям. Возвращайтесь к мирной жизни, и даже не помышляйте более ни о каких преступлениях. Ступайте и не грешите!

Возок умчался, взвихрив на прощание тучу снежной пыли. Только тут летты начали приходить в себя. Один вцепился зубами в краюху хлеба, а второй, вскочив, погрозил кулаком, унесшимся путникам.

-Выходит, простил ты нас, благородный господин?! – вскричал он. – Да вот только мы ничего вашему проклятому племени не прощаем! Придет время, еще сквитаемся с вами, немцами, за все унижения!

Однако, ни пробст, ни его спутники угрозы этой уже не услыхали.                                                             

                                               VIII

Глюк заранее был предупрежден, что его жена, дети и все домашние находятся в добром здравии и ждут главу семейства с нетерпением. Да и сам пастор, разумеется, крайне соскучился по родным и близким – недаром, все последние часы он только и делал, что в нетерпении подгонял кучера. Петер лишь устало морщился, когда хозяин, приоткрыв окошко, снова начинал канючить: «Нельзя ли побыстрее… Мне кажется, мы ползем подобно черепахе – и на сей раз Ахиллесу не составит никакого труда нас нагнать!»

Когда, наконец, за окнами показались стены и черепичные крыши Кокенгаузена, пастор зажмурился в сладостном предвкушении. Марта, напротив, сидела сжавшись, словно чем-то испуганная.

-Отчего ты так нахохлилась? – озабоченно сказал ей Глюк. – Не отдал же я тебя другим людям… А у нас тебе понравится, вот увидишь…

Марта тихо заскулила.

-К мааме хочу…

Эрнст смешался. Первый раз за время их знакомства девочка заговорила о своей матери. Но чем он мог ее утешить? Глюк так и не нашелся с нужными словами. Вместо ответа он посадил ребенка к себе на колени и прижал к себе.  

–Ты отвезешь меня к маме? – требовательно спросила дочка Анны Скавронской.

-Я постараюсь, поверь, - чуть слышно прошептал пробст. – Сделаю все возможное, чтобы ты вновь обрела мать…

-Правда? – требовательно переспросила малышка.

-Правда, правда…

Марта успокоилась и стихла, вытерев кулачками слезы. За стеклами последовательно пронесся ряд аккуратных кирпичных домиков, вывеска пивной с двумя краснощекими рыцарями, сдвинувшими кружки, вывеска цирюльника с изображением покрытой белой пеной ражей морды, островерхая ратуша, уставившийся в промозглое небо каменный палец кирхи, небольшая мощеная площадь. Вот и знакомый двухэтажный дом с высокой дымяшейся трубою. Мелькнули голые жесткие прутья кустов, в летнее время выстригаемых то в виде пирамиды, то льва или шара. На крыльце уже выстроился маленький табунок домочадцев, во главе которого стояла, избоченившись, миловидная высокая госпожа Христина. Она держала за руки маленьких Агнету и Христиана Бернарда, широко улыбавшихся в предвкушении встречи с отцом.                                           -Знаешь что? – сказал отец Эрнст верному слуге, прежде чем выйти к своему семейству. - Мне даже кажется, что это дитя, чью жизнь провидение нашло необходимым вырвать из лап почти неминуемой смерти, ждет необычная судьба в будущем. Быть может…

Генрих рассмеялся.

-Ах, ну что необычного может ждать эту крошку? Главное, что она уцелела – и теперь, я надеюсь, грядущее не готовит Марте каких-либо потрясений и резких поворотов. Вы ее, надеюсь, вырастите, поднимите на ноги, отыщите какого-нибудь достойного простого человека в мужья. Она обзаведется хозяйством, родит супругу потомство и достойно встретит старость – а что еще, в сущности, человеку надобно?

Эрнст ласково поцеловал Марту в лоб и повел ее к крыльцу, на котором уже звучал веселый детский смех.

 

← Вернуться к списку