Культура

«Почему мы такие несчастные?»

Никита Контуков

Рассказ

Он снова вернулся домой с пустыми карманами. Игорь оправдывался: почитай новости, всюду задерживают. По всей стране задолжали что-то около двух миллиардов рублей, больше тридцати тысяч честных тружеников остались в дураках. Все они в один голос твердили о поправках в Трудовом кодексе, согласно которым невыплаченные зарплаты можно взыскать с работодателя принудительно с помощью инспектора по труду. Но никто не спешил обращаться в суд – они хотели гнуть горб и дальше.

– Мы имеем право приостановить работу, поскольку нам не платили больше пятнадцати дней!

Но все продолжали трудиться даже во дни тотальной самоизоляции, когда скупались одноразовые маски и антисептики. Кто-то вспоминал девяносто второй год: тогда зарплату платили талонами на бензин, овощами и даже сапогами.

Хозяин, славный малый, появился из своего кабинета, как некое производственное божество, спрятанное от посторонних глаз в кумирне: к нему прислушивались, на него молились, а он лишь уныло сказал, как бы извиняясь перед подчинёнными:

– Ребята, сегодня не будет никакой работы. Нас всех отправляют под домашний арест. Я рассчитывал, что всё поправится, но вы сами видите, что сейчас происходит: солидные фирмы лопаются в один миг. Приходится останавливать производство, экономика трещит по швам.

В глазах у рабочих застыл страх перед завтрашним днём: страх животного, которое, обласкав, затем вышвырнули на улицу. Они не знают, чем кормить свои семьи. Хозяин видит всё это и продолжает, разделяя их чувства:

– Моей вины здесь нет. Я так же, как и вы, вынужден бездействовать какое-то время и неизвестно сколько это продлится ещё. Хорошо живётся владельцам суши-ресторанов и пиццерий: говорят, количество заказов у них выросло на пятьдесят процентов, средний чек увеличился на двадцать. Держатся на плаву и онлайн-кинотеатры: число активных подписчиков выросло в три с половиной раза! Увеличилось и число заказов защитных масок, перчаток, термометров, туалетной бумаги и жидкого мыла – кто-то неплохо на этом обогатился! А вот у таксистов проблемы – число поездок снизилось на шестьдесят шесть процентов. Покупка и аренда недвижимости тоже переживают отрицательную динамику. Как видите, я говорю напрямую, без утайки. Мы боролись до конца, надеясь отыграть падение, но теперь всё кончено. Я не могу платить миллион за аренду, когда останавливается производство. Мне нечем с вами поделиться.

Для пущей убедительности он выворачивает карманы, как бы говоря, что его положение ничуть не слаще. Он молча пожимает всем руки и благодарит за преданность. С завтрашнего дня заблокируют их пропуска. Мужчины переглядываются в растерянности. Впрочем, они держатся напоказ бодро, говоря, что в огромной, раззолоченной Москве не умрёшь с голоду. Половина из них пойдут работать курьерами в отдел доставки еды. Женщины едва сдерживают слёзы: в бухгалтерии им сказали, что денег нет и попросили написать заявление об увольнении по собственному желанию.

А ведь когда-то их предприятие процветало! Хозяин с ностальгией вспоминал те золотые деньки: как-то раз одна мастерская заказала у него деревянную ширму и различные спилы для реализации крупного проекта; потом они стали производить брендированные ящики, интерьерные детали, маленькие спилы и большие с заливкой смолы и полной обработкой. Хобби превратилось в средство заработка: Сергей Андреевич, экономист по образованию, любил дерево; однажды он взял инструменты и стал изготавливать поделки на заказ. Когда образовался неиссякаемый поток клиентов, столяр-любитель снял помещение, установил новое оборудование, организовал офис и склад готовых заказов. Они стали производить мебель.

Сегодня в мастерской темно и тихо, немотствующие машины утратили силу движения, от них веет безысходностью и разором. А ведь ещё вчера здесь кипела жизнь, мастерская пульсировала, как неутомимое сердце, перекачивающее литры крови. Ещё вчера фрезерный станок ловко обрабатывал неровные поверхности: кромки, пазы да канавки. Хозяин, приходя раньше своих подчинённых, любил за ним поработать, как раньше, создавая художественные изделия из дерева, фанеры и оргстекла при помощи фрезы, которая устанавливается в цангу. Острые дисковые пилы циркулярного станка распиливают вдоль только срубленное дерево, сосна или берёза превращается в доску из массива, ещё достаточно влажную, и, чтобы она не трескалась, её отправляют на длинные стеллажи сушильной камеры, где огромные вентиляторы нагнетают тёплый воздух определённой температуры. Только через десять дней доску отправляют на дальнейшую обработку, где снимают кору, удаляют сучки и, в случае с сосной, избавляются от смоляных карманов. Дерево распиливается на бруски, а затем сшивается с помощью механической сборочной ваймы, оснащённой тремя подвижными вертикальными, двумя фронтальными и одной горизонтальной стойками прижимов: на ней склеивают двери, оконные блоки, рамные и каркасные сооружения. Сборочная вайма создаёт давление, необходимое для исключения зазора в шиповых и винтовых соединениях: раскладываемые по ложементам детали сжимаются на несколько секунд для выдержки клеевых соединений и установки дополнительных элементов, например, привинчивания деталей шурупами. Прессы для бруса, склеиваемого холодным способом, представляют собой жёсткую металлическую конструкцию, на которую устанавливаются прижимные цилиндры. Горячие прессы для шпона на основе гидравлической системы с нагревательными тэнами. Потом – фигурная резка по размеру, фрезеровка, окрашивание.

И вот кипучая жизнь мебельного цеха остановилась, рабочие разбрелись по домам. Игорь оказался на улице, как нищий, который вынужден просить подаяние. Две недели он скитался, ища сносный заработок: оббивал пороги, предлагая себя, свои заскорузлые руки, готовый взяться за любой, самый чёрный и изнурительный труд, но ничего не находилось. Он стучал в двери, согласный работать и за еду, но двери оказались запертыми. Проклятая пандемия звучала похоронным маршем, среди людей зрела паника – многие уже лишились своих мест. 

А Москва пировала, раззолоченная, прекрасная в своём безостановочном насыщении – центр вращения неоскудевающих денежных потоков! Проходя мимо дорогих ресторанов, Игорь не смел поднять глаз, но он и так знал, что творится за его большими стёклами: там назначено свидание, ужин для фасону – шампанское, сыр, маслины. Мужчины почти ни к чему не притрагиваются, они лишь демонстрируют возможности своего огромного кошелька, а женщины если и съедают что-то, то больше помады со своих губ.

Да, Москва пирует! Здесь быстро сколачиваются состояния и ещё быстрее пускаются по ветру: Москва насыщает своё огромное чрево, она разъезжает на дорогих автомобилях и одевается в дорогие тряпки. Какой-нибудь задавала, заурядный перекупщик, любитель форсануть, разбогатевший на ценовой разнице товара, вваливается в магазин модной одежды и покупает для своей цыпочки сумку за девяносто тысяч рублей – нелепую дамскую сумочку с узнаваемой клеткой, производимой известной фирмой. Сумочку за девяносто тысяч, которая не стоит и десяти.

Девяносто тысяч! За эти деньги Игорь работал бы не меньше двух месяцев, напрягаясь до хруста костей. Ах, если бы у него были эти проклятые деньги, он бы мог со спокойным сердцем подыскивать себе новое место, зная, что ребёнок его не будет сидеть на пище святого Антония.

Но есть и другая Москва – параллельный мир, задворки столицы: Москва рабочая, непарадная, неприглядная, отвратительная в своём безобразии.

Игорь видит, как в одном из ресторанов проводит вечер счастливая чета: папаша сажает на коленки пятилетнюю девочку и кормит её с ложечки, а мать, улыбаясь, смотрит на них и хлюпает носом от умиления. Маленьким детям нельзя говорить о той Москве, в которой живёт Игорь – там безработица, дефицит бюджета, чудовищный процент по кредитам. Там пахнет трудовым потом, а люди, садясь за стол, едят нечистыми руками. Все эти ужасы замосковья не должны долетать до детских ушей, даже взрослые избегают говорить о них, заботясь о своей пищеварительной системе: трудно проглотить кусок, когда рядом находится человек, который не ел досыта несколько дней. Они предпочитают делать вид, что таких, как Игорь, попросту нет в природе: когда ёж закрывает глазки, ему кажется, что опасность перестаёт существовать.

Игорь идёт домой, понурившись. Дорогой он думает о том, что скажет жене, которая ждёт от него получки. Ему ведь должны были дать расчёт, но денег в кассе не оказалось. Тогда он подумал одолжить небольшую сумму у товарищей, однако те лишь пожимали плечами: сами сидим без гроша. Как рассказать, как объяснить родным людям, что нет никакой надежды на завтрашний день? Он-то ладно, но ведь его ребёнок тоже будет стучать зубами от голода. 

Игорь издалека увидел жену. Она спустилась на улицу и стояла возле подъезда, дрожа от ледяного ветра. Лёгкая кофточка не могла скрыть её болезненной худобы.

– Ну что, ты принёс деньги? – спрашивает она.

Игорь виновато отворачивается.

– Нет. Мне ничего не дали.

Холодильник их пуст, в доме нет и куска чёрствого хлеба. Её тоже недавно сократили. Достаточно было двух-трёх недель, чтобы от их сбережений ничего не осталось. Когда-то они откладывали лишнюю копейку на чёрный день, однако инфляция быстро поглотила все их сбережения.

Ольга искала работу, ей предложили мыть полы в одном месте, но злобные старожилы улюлюкали ей в спину, видя, как она отжимает распухшими пальцами мокрую тряпку. Однажды она пришла домой вся в слезах. Тогда Игорь строго-настрого наказал ей сидеть дома с ребёнком.

Пока его не было, она отправилась просить деньги взаймы, но соседки ей не открыли: одна из них запойно пила и не появлялась уже третий день, вторая водила к себе ночами подозрительных субъектов, а днём отсыпалась.

Хорошо, что Игорь у неё непьющий. Ольга слышала, как этажом выше пьяный муж, озверев от невостребованности, колотил жену, каждый вечер избивая её до полусмерти. Ольга и Игорь жили бы сносно, если бы не эта злополучная пандемия. Так сложились обстоятельства, что они не могли позволить себе даже скудной пищи. К тому же супруги приехали в Москву недавно и не знали, к кому обратиться за помощью.

Находила зима, стылая и ветреная, скупая на снег. Над головой – чёрная, как сажа, небо, в котором холодно переливались яркие звёзды. Мороз был такой сильный, что костенели руки и разбирала неможная трясучка.

Ольга, как обычно, караулила Игоря возле подъезда. Рядом ползла чья-то тень, чёрная, тяжёлая, густая; она медленно приближалась, настигая её. Послышалось хриплое взлаивание собаки.

Ольга обернулась. Перед ней стоял Александр Степанович Филоненко, предприниматель, пребывавший в зените своего благополучия. Он остановился и потрепал пса по голове, забрав в горсть тряпичное ухо. Потом несколько секунд разглядывал Ольгу, словно не узнавая её в наползавших сумерках.

– Здравствуйте, – сказал он, тонко улыбаясь.

– Здравствуйте. 

– Вы кого-то ждёте?

Смутившись, Ольга торопливо ответила:

– Нет. Я просто вышла подышать свежим воздухом.

Александр Степанович укоризненно посмотрел на её жалкую одежонку – заношенную кофточку и растоптанные туфли: так ведь недолго и простудиться. Он ничего не сказал и пошёл себе дальше, вцепившись в поводок, степенный и кроткий, каким и подобает быть процветающему человеку, решившему скрасить прогулкой остаток вечера. 

А всё могло сложиться иначе, если бы Ольга была хоть немного покладистей.

Александр Степанович, успешный, состоятельный, не привыкший к неожиданным афронтам, тщетно добивался её расположения. Было время, когда Ольга гордилась своей неподкупностью: она отшила богача, ворочавшего миллионами, чтобы сохранить верность бедняку мужу. Но сейчас, в эту голодную минуту, Ольга впервые усомнилась в правильности своего выбора.

Не раз Александр Степанович склонял её к близости: он предлагал ей встречаться тайно, у него на даче или в роскошных гостиничных апартаментах, но Ольга оставалась неприступной. Он сердился, теряя веру во всесильную власть денег. Он соглашался на дочку, готов был взять их на полный пансион, попутно стыдя Игоря: что это за добытчик, который не умеет содержать семью? – она только строже хмурила брови. Тогда Александр Степанович, осторожный, привыкший мыслить на несколько ходов вперёд, занял выжидательную позицию: он знал, что бедные всегда будут зависеть от богатых. Настанет день, и Ольга сама к нему приползёт, постучится в его дверь, изливая бальзам на его кровоточащее самолюбие.

Ольга зажмурилась. При мысли о близости с Александром Степановичем по спине у неё пробежала брезгливая дрожь: белобрысый, с вытянутым лицом, лишённым бровей и ресниц, он вызывал у неё омерзение, сравнимое с тем, какое может вызывать человек, который сидит перед вами и грязными руками ест сырое мясо. Конечно, она могла бы распорядиться своим телом, могла бы встретиться с Александром Степановичем в тайне от мужа и стать для своей семьи настоящей спасительницей, но одна мысль о том, чтобы лечь в его холодную постель, вызывала у неё приступ отвращения.

Прошла неделя. Когда объявили карантин, во многих странах мира работа предприятий и транспорта остановилась, тем самым обвалив спрос на нефть. Геополитические факторы – кризис в Белоруссии, конфликт в Нагорном Карабахе, отравление оппозиционера Навального, обострение санкционной риторики и опасения накануне президентских выборов в США – снизили популярность рубля среди инвесторов, не желающих идти на риски и вкладывавших средства в защитные активы – золото и доллар.

– Это ещё что! Бразильский реал, например, также зависящий от цен на нефть и распространения коронавируса, за десять месяцев обвалился по отношению к доллару на сорок четыре процента, – говорил Александр Степанович с безмятежным лицом человека, который уверенно смотрит в завтрашний день. Акции его фармацевтической компании стремительно росли, ибо инвесторы ожидали появления вакцины и новых лекарств. Производство фармпродукции, невзирая на кризисные сложности, были нацелены на сохранение и укрепление рыночных позиций.

В начале года Александр Степанович сетовал на совокупность проблем, из-за которых снизились объёмы производства лекарственных форм: изменение курсов валют привело к повышению стоимости импортируемого сырья и трудностям сбыта, особенно в регионах, где, учитывая рост цен и безработицу, потребители отдавали предпочтение недорогим препаратам. Но постепенно ситуация стабилизировалась. Александр Степанович, предпочитающий, подобно сердечнику, резким движениям сдержанную невозмутимость, с хитрой половинчатой улыбкой Моны Лизы подсчитывал прибыль. Нечего было переживать, что он останется у разбитого корыта.

Как-то раз Ольга отважилась попросить у него денег взаймы. Но Филоненко, как всегда рассудительный, отказал ей со спокойным лицом преуспевающего человека: у него жёсткий принцип – не ссужать друзей и просто хороших знакомых ни при каких обстоятельствах. Денежный вопрос, очень деликатный, требует особого такта, он способен рассорить давних товарищей. И потом, с чего они собираются отдавать долг, если Игорь сидит без работы? Ольга попробовала зайти с другой стороны: возможно, для её мужа найдётся хорошее место? Тогда рациональный Александр Степанович, быстро сообразив, что такая протекция не сулит ему никакой выгоды, напрочь отмёл Ольгино резонёрство: да, он всё понимает, ситуация на рынке труда крайне тяжёлая, но он ничем не может помочь.

Надо было действовать – с голодом нельзя договориться. Она-то потерпит, но Лиза, Лизонька!.. Она не может больше слышать, как девочка просит есть. Да и сама она продрогла, битый час дожидаясь мужа на улице. Господи, как сильно мёрзнет человек, когда брюхо у него пусто, а во рту за весь день не было ни крошки! Она снова вспомнила про Лизу: животик у неё вздулся, как у детей войны, питавшихся мякиной да желудями, а на лице проступили скулы узника концлагеря. Неужели она будет сидеть сложа руки?

Ольга отправилась к Александру Степановичу. Ноги у неё подсекались и ватно оседали, как у пьяной, дышать было трудно, точно на грудь положили каменную плиту, в голове всё сплюснулось от страшного предчувствия. Она не хотела никуда идти, к этому поступку её подталкивала скотская униженность существования. И едва восставало её горделивое нутро, не желавшее уступать, она призывала на помощь образ Лизы, хнычущей в одинокой комнатке среди голода и разрухи.

Ольга вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице, немощная и беззащитная, как спящий человек с параллизованной волей, бессильный пред лицом причудливой игры воображения.

Остановившись возле двери Александра Степановича, она вспомнила, что жена его в отъезде: как раз накануне, пользуясь случаем, он настойчиво зазывал Ольгу в своё холодное логово. Однако она не в силах была позвонить, так и стояла несколько минут, жалко свесив руки. Она помертвела от страха и гадливости. Ольга проклинала всё на свете, сетуя на то, как плохо устроена жизнь: ни о какой справедливости не может быть и речи, одни умеют устраиваться за счёт хитрости и интриг, другие – вечно ходят с протянутой рукой, опускаются до воровства, когда мысль о голодной смерти вытравливает из человека остатки честности.

Собравшись с духом, она позвонила, коротко, отрывисто, ткнув пальцем в кнопку звонка. Дверь открылась почти сразу же. Можно было подумать, что Александр Степанович караулил в коридоре и всё время ждал её визита: он был в одних трусах и кое-как застёгнутой рубашке. Мысль лечь с ним в постель холодила ей душу.

– Здравствуйте! – воскликнул хозяин и неприятно усмехнулся, открывая ей последний путь ко спасению.  – Знаете, ведь я вас ждал.

Александр Степанович не торопил события. Как человек, уверенный в собственном могуществе, он предпочитал, чтобы жизнь шла своим чередом. Он всячески подготавливал её падение, способствовал ему в немалой степени, отказавшись давать деньги в долг. Он знал, что у неё есть дочь и что мать готова на всё ради своего ребёнка.

Ольга медленно вошла, дверь за ней тотчас закрылась...

Вечером Лизе нездоровилось – она не могла есть. Не могла справиться с кусочком мяса, даже самым маленьким: горлышко девочки настолько сузилось от недоедания, что с трудом пропускало пищу. Сотрясаясь в неудержимых спазмах, она подолгу пережёвывала мясное рагу с картошкой, а потом давилась слезами, пытаясь проглотить, словно в горле у неё застрял обжигающий солёный ком.

– Спасибо, мамочка, очень вкусно, – приговаривала Лиза, и глаза её влажно блестели.

Ольга посмотрела на дочь. Ей вспомнился Александр Степанович, счатливая рожа старого развратника. Даже в постели он не переставал думать о делах – истый коммерсант, готовый к нестабильности рынка. Отвалившись, как насосавшийся клоп, он говорил о том, что страна потихоньку выходит из кризиса, дела налаживаются. О, за себя он не беспокоится: скоро у него появится возможность утроить капитал, говорил Александр Степанович, довольно пожёвывая свои улыбающиеся усы. Ольга вспомнила про него и её передёрнуло от гадливости, на душе сделалось невыносимо тошно. Ей казалось, что этот отвратительный тип, глухой ко всему человечеству, наполнил до краёв не только её, но и Лизоньку: она не могла есть, не могла проглотить кусок, словно её детская чувствительность подсказывала ей, что нет ничего омерзительнее этой пищи. Догадка молнией поразила её: вот, значит, каким образом взрослые добывают себе на пропитание. Маленьким девочкам нельзя говорить о таких вещах.

Ольга заплакала, сжимая дрожащие губы. По лицу её бежали потоки краски с ресниц.

– Не ешь, детка моя, не надо, – сказала она, отняв у Лизы тарелку и опрокидывая её над мусорным ведром.  – Я завтра пойду на работу, а вечером сварю суп.

Игорь к еде не притронулся. Он сидел за столом, обхватив руками голову, до боли сцепив зубы и играя желваками. Его жёг смутный стыд нереализованного намерения: Ольга раздобыла денег, а он так и промаялся без дела весь день. Жизнь представлялась замкнутой, как колода карт: каждый отмечен рождением и смертью, а между ними, соединяя эти два события в одно целое, тянутся скучные, как провинциальные пейзажи, дни. Это был сущий ад. Не чей-нибудь, не поэтический – не белые стены арзамасского ужаса, не деревенская баня с пауками, а его ад, настоящий, собственный: нескончаемая круговерть, тяжёлая и нудная работа, борьба за спасение своей шкуры. Можно взывать, кричать – никто тебя не услышит. Тщетно вымаливать избавление – нельзя рассчитывать даже на короткую передышку. Круговерть, из которой не выбраться. Никогда.

Лиза приставала к матери с детскими расспросами, висла у неё на плече, и Ольга, чтобы от неё поскорее отделаться, пихнула дочери старый кнопочный телефон.

– На, поиграй в змейку или тетрис. Я очень устала. Правда.

Она прилегла на край дивана, даже не потрудившись раздеться. В комнате было пусто, из каждого угла глядела чернота бесприютного сиротливого пространства. На полу валялись ошмётки сохлой грязи. Игорь не находил в себе силы пошаркать куцым веником, стоявшим возле двери. Он сидел за столом, голодный, злой, ладонями уминая боль в висках. Возможно, он обо всём догадался.

Смеркалось по-зимнему рано, ложился покойный вечер. Лиза, отвлекаясь от игр, тормошила мать. Ольга тихо спала, повернувшись лицом к стенке, как человек, который не хочет просыпаться. Затем Лиза, соскучившись, стала приставать к отцу. Она забралась к нему на колени и вцепилась в голову, ероша волосы. С губ этой рано повзрослевшей девочки срывались слова, в которых к отчаянию примешивалось недоумение:

– Папа, почему мы с тобой такие несчастные?..

Опубликовано: 11.05.2022

← Вернуться к списку