Культура

Небо Николая Дмитриева

Николай Дмитриев (1953–2005) – поэт

«Я – от мира сего» называлась первая книги Н. Дмитриева, четко обозначая поэтическое кредо поэта – не в меньшей мере, чем его пристрастие к жизненной конкретике со всеми её тяготами, страстями, радостями.

Боль, пронизывающая стих, чьё название точно и страшно обозначено суммой пенсии – «47 руб. 45 коп» - крошечной пенсии, которую получала мама, ощутимо вибрирует в сознании читающего, вызывая сострадание – линия, идущая от Некрасова: ибо если в поэзии не проявлено этого чувства, если стигмат его не выжжен на душе – грош цена всякому поэтическому высказыванию:

Ты жила на пенсию такую,
Но писала: «Ничего, кукую.
Куры пролезают в городьбе».
И ушла в немыслимые дали.
Мне сегодня, мама, деньги дали
За стихи о доме, о тебе.

И гонорар, полученный за стихи о доме, о матери жжёт – даже не ладони, как означено в финале стиха, жжёт душу поэта: тяжёлым земным несоответствием всего всему, ощущением нарушения правил, если не вообще огнём жизненного абсурда.

Но абсурд – то, что чуждо мироощущению Дмитриева: столь же ясному, сколь и скорбному, ибо жизнь смешивает краски.

Вот стихотворение «ИОВ», чьё название вроде бы адресует к могучей библейской книге, настраивает на ветхозаветный лад. Стихотворение об инвалиде отечественной войны в определённом смысле и звучит ветхозаветно, будто современность проведена через бездну ветхой трагедии, а в сегодняшнее вмещена сила библейского страдания: инвалид, сидящий на клочке пространства, размером с ошмёток рваной газеты, только вместо молитвы укрощает его сознанье портвейн:

Толпа торопится под кров
К нескудной или скудной пище.
А на углу сидит ИОВ
На гноище и пепелище.

Клубится перекатный вал,
А у него заботы нету –
Он уголок отвоевал
Размером в рваную газету.

И тут уже – земное, переводимое в небесное, ибо финал стихотворения напрямую связан с ощущением Божественного, с извечностью тяжелого, непостижимого глагола, который есть любовь:

И чудно так глядит Господь
На русское долготерпенье.

Земная конкретика бьётся и плещет в стихах, проводимая через быт, через слова матери, через связь с природой – такой родной, такой скромной:

Сказала мать:
– Мы спилим ясень,
Он затеняет огород.
От этой тени – вывод ясен! –
У помидоров недород.

Нежно, на тончайших полутонах, воспринимается поэтом природа – с тем умилением грусти, когда мокрый куст около реки даёт ощущение пронзительного, сквозного счастья.

Тихою музыкой дышит стих:

Голос чибиса жалобно-тонок,
И ему откликается сад.
Я подумал, что это котёнок,
И бегу на болото спасать.

И снова фактура входит в структуру стиха, снова плещет и дышит жизнь – ранняя, пацанская, ещё такая неопределённая:

Лет шести, исцарапанный, цепкий,
Излучая застенчивый свет,
Я принёс занемогшей соседке
Чудодейственный липовый цвет.

С годами (а их немного было отпущено поэту) стихи его наполняются мудростью, становятся тяжелее от осмысления многого, опыт спрессовывается, и, одновременно высветляются строки, тянутся к… условным, метафизическим небесам, к тому свету, без которого немыслима жизнь, который и есть сама жизнь…

Слова поставлены так тесно,

Что смыслам дан большой простор.

Иов – не ветхий, всем известный,

А инвалид: войны позор –

Объектом состраданья даден.

Без сострадания душа

Растить не сможет виноградин

Добра: весьма не хороша.

Пейзажи Дмитриева нежно

В реальность вписаны стихом –

Порою начат безнадежно,

Но к свету выведет потом.