православный молодежный журнал

Точка зрения—Давайте обсудим—Культура—История и мы—Путешествуем вместе—Конкурс "Наследника"

Культура

«Просияй же звездою…»

Диана Кан

Быть поэтом – это значит то же,

Если правды жизни не нарушить,

Рубцевать себя по нежной коже,

Кровью чувств ласкать чужие души.

С.А. Есенин

Стихи Дианы Кан, собранные в сборнике избранного «Подорожная» (Самара: Русское эхо, 2021), с первых же строк лишают читателя расслабленности, успокоенности. Мятежная душа лирической героини – эмоциональной, взрывной, иногда иррациональной – находится в постоянном напряжении, которое стремительно передаётся тому, кто соприкоснулся с поэтическим словом автора. Внутренняя противоречивость, поиск, удивление, презрение, решительность, безрассудность, любовь и ненависть, прощение и обида, выражающиеся в обострённости и без того ярких чувств, в обнажённой откровенности, в смелом самообличении, вовлекают читателя в вихрь жизненных перипетий героини от юности до нынешнего дня.

К сожалению, содержание книги не имеет ни тематических разделов, ни временных обозначений. Приходится только догадываться о тех периодах, в которые были написаны те или иные стихи (названия, которые могли бы пролить свет, тоже в большинстве произведений отсутствуют) чего бы они ни касались: личной жизни поэта или исторических событий страны. Может быть, именно поэтому ощущение некой хаотичности не оставляет на протяжении всего знакомства с творчеством Дианы Кан.

Возможно, это результат отражения состояния её души – энергичной, беспокойной, ищущей («Постигнуть смысл исконный бытия. С его добротным русским пятистенком, Киотом, полным дедовских икон, С его разбойной песнею о Стеньке, С его печным застенчивым сверчком…» («В судах да пересудах много ль толка?»), души мятущейся, тревожной и в то же время очень ранимой. Но может быть, так и было задумано автором изначально? Ведь в жизни разные события, реакция на них, мысли, чувства неразрывно переплетены. Мы можем одновременно переживать за судьбу страны и за собственные поступки, за успехи на работе и проблемы в семье. Можем думать о взаимоотношениях с друзьями и в ту же минуту помечать в блокноте пришедшие на ум поэтические строчки о весне или осени, зиме или лете…

Лирической героине, как и самой Диане, тесно в определённых, сдерживающих рамках. На соседствующих страницах книги «Подорожная» читатель может столкнуться с любовными страданиями героини и тут же с эмоциональными размышлениями о России, следом очутиться на берегу Волги или улочках Оренбурга, Самары и вновь окунуться в переживания о несбывшейся любви или в житейские разочарования, а далее восхититься раздольной степью или удивиться Стеньке Разину…

Тематика поэтических произведений книги впечатляет многообразием, однако тема любви, бушующих чувств, пронизывает содержание книги от начала и до конца: «Привет любовь, нежданно-роковая! Твои проказы знаю наизусть» («Привет, любовь нежданно-роковая!..»), «Не надо любви взаимной. Взаимная – мне скучна!» («Не надо любви взаимной…»), «Всё уходящее бессмертным Способна сделать лишь любовь!» («Да что же вдруг случилось с нами?..»).

…Хочется кого-нибудь обнять,

Хочется к кому-нибудь прижаться

И объятье ощутить в ответ...

...Хочется кому-нибудь признаться

В той любви, которой в мире нет!

(«Странный месяц оседанья снега…»)

Однако бунтарский характер лирической героини, стремящейся к любви, заставляет ей же и перечить: «Мужчин меняю, как перчатки, Пока горит огонь в крови» («Мужчин меняю, как перчатки…»). Или подталкивает к болезненным ошибкам:

…Но страдать безрассудностью лютой

Он обрёк мою душу и плоть.

Так живу — меж восторгом и стоном,

Воплощая стихию в стихи,

В гонорар конвертируя гонор,

За любовь принимая грехи…

(«По соседству с могучим бурьяном…»)

Стремление к независимости, к воле («Моя душа томится, словно птица Бессмертная и вещая – Симург» (« Восточный ветер — вечный странник-дервиш…») или ««Затворены двери, но душу нельзя затворить» («Купите ошейник, и я буду вашей собакой…»), постоянная жажда свободы («Всегда свободы в жизни я хотела…») пропитывают строки стихов Дианы Кан. Её героиня постоянно рвётся к небу («Я хочу туда, где светят С неба ласковые звёзды»(«Кто-то едет на Мальдивы…»), взлететь, хоть лёгким дымом из печной трубы, хоть дымом от костра («Пеку для всех. Пекусь о каждом…»).

…А я мечтала в небесах летать,

Посколько на земле впадала в сон.

Летать, не зарекаясь от сумы.

И петь — чем безысходней, тем звончей…

(«Там, где вставали в полный рост хлеба…»)

В действительности же отчаянная безысходность в творчестве Дианы Кан лишь кажущаяся (но от этого её поэзия не менее звонкая):

Отчаянье перечеркнёт лицо...

Но даже если сердце раскололось,

Не выбегу босая на крыльцо,

Не закричу, не зарыдаю в голос…

(«Отчаянье перечеркнёт лицо…»)

Лирическая героиня всегда преодолевает преграды, решительно разрывает ненавистные узы, смело смотрит в глаза недоброжелателям:

…Не лгавшая ни именем, ни слогом,

Пред вами не склонила я главу.

И в час, когда предстану перед Богом,

Я всех вас — поимённо! — назову.

(«О, подлецы, с которых взятки гладки!..»)

Спасением в любой ситуации у неё, как у истинного поэта, становится Поэзия. Она обращается к фольклору и к классикам русской литературы: Блоку, Пушкину, Цветаевой, Северянину… И постоянно ищет своё поэтическое слово (« Кто куда, а ты, родная, К русским северам за словом» («Кто-то едет на Мальдивы..»), признаваясь : « Назло всем тем, кто жизнь мою итожит, Остаться поэтессой предпочту» («Всю жизнь рифмуя розы и морозы…»). Диана Кан пишет и пишет, изливая в стихах боль, печаль, негодование, восхищение, любовь… И признаётся, что именно поэзия стала для неё и смыслом, и одной из главных ценностей, которые составляют жизнь.

…Пока я плачу в одиночку

И усмехаюсь над собой,

Мои нечаянные строчки

Становятся моей судьбой.

(«Под шум чужой крутой попойки…»)

В тоже время лирическая героиня, хорошо знающая себе цену («Средь тёмной ночи, среди бела дня (Молчи, молчи, не говори ни слова!) Я знаю, слава, ты найдёшь меня («Средь тёмной ночи, среди бела дня…»), понимает, что «Стихи, нежданные, как дети, Даруются поэтам свыше…» («Стихи, нежданные, как дети…»). Поэтому, вчитываясь в строки «Подорожной», можно заметить, что та, которая изначально безжалостно бичевала себя: «Разменяла жизнь на ерунду» («Волгой, Волгой, а потом Мологой…»), «Зашипят: «Вот аферистка Эта поэтесса Кан!» («Левый берег правой Волги?..»), «Чертям для драйва я необходимая» («Разговор с психиатром о Рае…»), «Надменная Диана» (« Вокруг твердят: ты сущий Лель…»), «Это я, непутёвая дочка…(«По соседству с могучим бурьяном…»), «– Диана Кан, какой же ты поэт? Разбойница, драчунья и бандитка! («Я узнаю твой знаменитый зной…»), хотя и медленно, но постепенно начинает приходить к смиренному покаянию:

…Вылетая из темницы тела

Раненою ласточкой, душа

На ладонь Господнюю летела,

Крыльями разбитыми шурша.

Мне ль, достигшей возраста Христова,

Суету сует сжимать в горсти?

Время надевать венец терновый,

На Голгофу тяжкий крест нести.

(«Отзвенели знойные мониста…»)

Вместе с покаянием обретается внутреннее спокойствие, в котором даже появляется сомнение в способности вина и сигарет врачевать душевные раны:

Кто сказал, что вина уврачуют вины?

Грянет день январский с брызгами рябины…

И любовь склонится тихо к изголовью,

В белую перчатку покашливая кровью.

(«Накануне ночью, жёстко жизнь итожа…»)

Умиротворением и покоем, такими нехарактерными состояниями для творчества Дианы Кан, дышат строки стихотворения «В кругу молчаливых монашек»:

В кругу молчаливых монашек

Смирив горделивую грусть,

В букет монастырских ромашек

Лицом покаянно уткнусь.

Туманы. Дурманы. Обманы.

Вот мир, где познала я тьму.

«Отыди от мене, сатано!», —

При встрече отвечу ему.

Подумаешь, дело какое!

Устав от мирской суеты,

Душа возжелала покоя,

Как птицы хотят высоты.

«Душа возжелала покоя»… Всему приходит свой час. В том числе и для иных чувств, осмыслений, слов. Так на страницах «Подорожной» появляется ещё одно радостное, воздушное стихотворение со светлым названием «Солнышки-подсолнушки»; его строки излучают тепло – не только реально-физическое, но и сердечно-душевное.

Солнышки-подсолнушки.

Солнышки-ромашки.

Есть осколки солнышка

В неказистой кашке.

Солнечные зайчики.

Солнца половодье.

Пижма, одуванчики,

Облепихи гроздья.

На моём оконышке,

Почитай, всё лето

Расцветает солнышко…

Однако такие умиротворяющие строки скорее исключение в книге. И если название «Подорожная» по смыслу связано с понятием жизненной дороги, то, скорее всего, подремать в пути не придётся. Тем более, что размышления о родном крае лишают автора покоя. Ещё А.В. Луначарский предупреждал: «Поэзия не может не быть поэзией своего времени и должна быть ею».

Край мой мятежный.

Край мой крамольный…

Ветер-ведьмак пугачёвщиной дышит.

Край мой, далёкий от Первопрестольной.

Горем завейся — Москва не услышит.

Горем завейся, ветром укройся,

Песней утешься, а я буду рядом…

Ойся ты, ойся! Столицы не бойся,

Край мой крамольный, оно тебе надо?..

(«Край мой мятежный…»)

А может быть, от того и мятежна душа нашей героини, что корни её в том мятежном краю? И сама она измученно мечется в поисках себя, глядя в мир то «неславянскими злыми глазами», то «себя ощущая приблудной, Разменявшей восточную тьму На российские серые будни» («Пятый день я сама не своя…»), то выплакивая «свой Восток, Покорная судьбе…» («Я выплакала свой Восток…»).

Здесь ещё чужая. Там уже чужая.

Полно!.. То потеря в жизни небольшая.

Ну-ка, ногу в стремя, в руки — удила.

Отродясь насильно милой не была.

(«Здесь ещё чужая. Там уже чужая…»)

…Волгой, Волгой, а потом Мологой…

Да не всё ль равно, куда идти,

Если сам к себе придёшь в итоге?..

А другого, видно, нет пути.

(«Волгой, Волгой, а потом Мологой…»)

Исток жизненной дороги поэтессы в военном гарнизоне города Термез Туркестанского военного округа, далее – Оренбург, Москва, Саратов… Этим городам, степи, рекам, среди которых несравненно могучая Волга, посвящены десятки стихов, беспокойных, разрывающих душу то сомнениями, то укорами и обвинениями, то угрызениями совести. Родная земля притягивает к себе, словно неизлечимая пожизненная зависимость – любовь к своим корням.

Я подданная русских захолустий.

И тем права пред Богом и людьми.

И приступам провинциальной грусти

Моя любовь к Отечеству сродни.

Пусть кажется кому-то экзотичной,

Как в зимний день июньская гроза,

Моя великорусская привычка

Прищуривать нерусские глаза.

Вдали от многолюдных перекрёстков

Постигла я на стылых сквозняках

Кровавый привкус русского вопроса

На опалённых временем губах.

Ладонь отвергла дедовскую шашку,

Но не снискала мира на земле...

Сгорает век томительно и тяжко.

Мои пути потеряны во мгле.

Лицо слезой кровавой умываю,

Впадая временами в забытьё.

Но ни на что вовек не променяю

Божественное подданство своё!

(«Я подданная русских захолустий…»)

Многократно признаваясь в любви к России: «Ан мне самолучшее в мире богатство – Родимая матушка-Русь!» («Баллада о семи богатырях»), «Это всё она, моя Россия! Это я, её родная дочь!» («Здесь растут без всяких привилегий…»), Диана молит:

…Просияй же звездою в моей судьбе,

Но останься тайно заветною.

Несу свет тебе, несу свет тебе,

Ой ты Русь моя несусветная!

(«Ну, какое же мне прощение?..»)

Особенно много размышляет поэтесса о судьбе России в её тяжёлые исторические периоды, ведь и собственной судьбой в это время она была неразрывно связана с ней. Думается, именно в годы отчаянной юности и озорной, по-есенински разгульной молодости, поэтесса написала «Новую Марсельезу»:

…Отгоняя дух советский,

Двадцать первый век пустяшный

Тупо занят жизнью светской.

Бесноватые уроды,

Что страну разворовали,

Про какие-то свободы

Будут мне читать морали?

Пролетарская Мадонна.

Православная аскеза.

Цвета марсала знамёна,

А над ними – Марсельеза.

Боль и страдания по истерзанной, обманутой, униженной стране неразрывно переплетаются в творчестве Дианы Кан с твёрдой, упрямой уверенностью в победоносной силе России.

Печальники и воины славянства!

В дни осквернённых свёрнутых знамён,

Во дни раздрая, смуты, окаянства

Спасает евразийское пространство

Сиянье ваших солнечных имён.

Покуда незатменно в небе солнце

И льёт на землю царственный покой,

То лишь ленивый всуе не смеётся

Над вашею божественной тоской.

Но в дни затменья да пребудут с нами

Олега щит и Святослава меч,

Орлёное распахнутое знамя,

Неспешная аксаковская речь.

Не из гордыни и не для забавы

Над бездной, даже падши, воспарим...

Славяне, обречённые на славу

Исконным славным именем своим!

(«Печальники и воины славянства!..»)

Сегодня, в последние февральские дни две тысячи двадцать второго года, когда пишутся эти строки, Россия, исцелившаяся от болезненной немощи, словно легендарно-мистический Илья Муромец, вновь поднялась на правый бой с фашизмом, как в далёком1941-ом с немецким, теперь – с украино-бандеровским. И предсказуемо со всех концов привычно полилась лживая словесная грязь – от западных, украинских, американских представителей властей, СМИ и (как это больно и гадко!) от мизерной горстки людей с российскими паспортами, но с предательской душонкой. Когда раздаются их провокационные, обвинительные бредни в адрес России и её руководства, невольно возникает вопрос: какими матерями, каким молоком вскормлены эти ядовитые змейки? И каким образом сформировалась та любовь к Отечеству, которой полнится сердце поэтессы Дианы Кан? Ведь без щемящего чувства Родины не родились бы пророческие строки:

…А когда слова умолкнут,

Воцарится вновь покой

Меж Урал-рекой и Волгой,

Меж Днепром и Дон-рекой.

Потому что между речью

Свыше Господом дана

Православному наречью

Золотая тишина.

(«Знай, скрипи своим оралом…»)

Дочь советского кадрового офицера и «милой русской и ласковой мамы» («О, треклятое чувство вины…»), внучка казака Андрея Степаныча Струкова, хоть и готова «Заплакать бы над Родиной навзрыд, Завыть сквозь торжество хазарских луков» («Всё чаще, неизбежней и шальней…»), но сжимает зубы, смотрит с прищуром, сама себе дивится:

Обсевком во поле родном

Цвету назло всему.

И как я преуспела в том?

Поныне не пойму!

Не обозлилась. Не спилась.

Не скурвилась — Бог мой! —

Пока лоснящаяся мразь

Глумилась над страной.

(«Обсевком во поле родном…»)

И грозно отвечает тем, кто ныне кричит, мол, стыдно быть русскими:

…Не ждите от нас покаянья — пустое!..

В своей ностальгии отнюдь не вольны,

Мы дети советской эпохи застоя —

Желанные чада великой страны.

(«Несу свою небесную поклажу…»)

В повести «Золотая роза» великолепный мастер литературного слова Константин Георгиевич Паустовский заметил: «Поэзия обладает одним удивительным свойством. Она возвращает слову его первоначальную, девственную свежесть. Самые стертые, до конца "выговоренные" нами слова, начисто потерявшие для нас свои образные качества, живущие только как словесная скорлупа, в поэзии начинают сверкать, звенеть, благоухать!»

В поэзии Дианы Елисеевны Кан звенят слова-эпитеты: ветер-ведьмак, духовитый чаёк ромашковый, полынное похмелье, странницы-страницы, строфы-катастрофы, редька-триха, редька-ломтиха, озябшие вены, белопенный наив, походочка-лодочка, радушные улыбки-оскалы, протальник-зимобор, благолепно-величально, пикирующий ангел, судьба-едьба, снежная баба-несложёнка … Встречаются целые строфы – сплошные авторские фантазии:

…Вьюга — склочная юнгфера

И кавалергард-мороз.

А метели-камеристки

И шталмейстер-ураган…

(«Левый берег правой Волги?..»)

Благоухают слова тёплые, сказочно-народные: ойся ты, ойся, супротив теченья, вздыми, окаянно, «возрадуясь устами, Опечалится очми», печалуется, матушка-Расея, вострубит, доколе, калики перехожие, издаля …

Сверкают изящные метафоры и сравнения: полночных звёзд рассеянный стеклярус; чужие жданки; метелей русских горький бабий плач; вьюжная метелица вскипает в подворотнях, как змея; фонари фингалами веками зверовато смотрят вслед; январской вьюги чувственные стоны; судьба-кобыла воду возит; Ревнивая свекровь Самара. Сварливый свёкор Оренбург.…

Высвечиваются афористические строчки: «Ведь чем дальше в нашей русской сказке, Тем страшней и не видать ни зги!» («Сладкими восславленная снами…»), «Обочину мы приняли за отчину» («Россия, Русь… А дальше многоточие…»), … «Ведь всяк поэт своё выводит соло Из зябкого забвенья на простор» («Небритый неприкаянный уставший…»), «Железо, чтобы стать поющей сталью, Должно пройти сквозь пламень и сквозь лёд» («Железный Коба! Ты сражён печалью»…) и т.д.

В воспоминаниях о Николае Рубцове Виктор Петрович Астафьев высказал замечательную мысль: «Поэзия не должна и не может быть злой. Учитесь, соотечественники, у Рубцова не проклинать жизнь, а облагораживать её уже за то, что она вам подарена свыше и живете вы на прекрасной русской земле, среди хорошо задуманных русских людей. Я это говорю к тому, что в последние годы осатанение, охватившее Россию, проникло и в светлое окно поэзии. Ослепленные злостью люди пишут нескладные, лишенные чувства и нежности, облаивающие все и всех стихи» («Затеси». Новый мир. № 2 – 2000).

Мысль эта по настроению созвучна стихам, завершающим книгу «Подорожная». Их строки спокойны и величавы, как воды матушки-Волги, которая ассоциируется с благоденственной Русью. Они наполнены теплом и нежностью, исповедальностью и преданностью.

Плывущая вдаль по просторам, как пава,

И речь заводящая издалека,

Собой не тончава, зато величава

Кормилица русская Волга-река.

По чуду рождения ты тверитянка.

Слегка по-казански скуласта лицом.

С Ростовом и Суздалем ты, угличанка,

Помолвлена злат-заповедным кольцом.

Как встарь, по-бурлацки ворочаешь

баржи –

Они и пыхтят, и коптят, и дымят...

Нет-нет да порой замутится от сажи