Культура

Играет чьи-то судьбы музыкант

Надежда Третьякова

* * *

К полувеку полувек

Прирастёт, что проще!

Полулёд и полуснег

На реке за рощей.

Полуправду, полусны –

Всё размоют реки,

Полные ладони тьмы

В нашем странном веке.

Полуголая звезда

Под веслом усталым.

Мне вода сказала: «Да»,

И меня не стало.

* * *

Всё хорошо. Играет ветер пылью,

И солнце кажет зоркие лучи.

И мы остались тенью, сказкой-былью,

Смакуя послевкусие, молчим.

Всё хорошо. Растеряна природа –

Не то спалить, не то залить водой.

И мы стоим, не замечая хода

Часов, минут и почвы под ногой.

Всё так, как есть. Расплывчатые блики.

И солнце. Дождь, не выспавшись, пошёл.

И мы твердим, спокойны и безлики:

Всё хорошо.

Всё хорошо.

Всё хорошо…

 

 

* * *

Невнятный звук. Озябшая строка.

Забытый отблеск солнца на воде.

И мне несут тугие облака

Безмолвье осени, щемящее Нигде,

 

Густую грусть, небесную тоску,

Остывший стан под тоненьким пальто.

И в наш июль по мокрому песку

Спешит из осени продрогшая Никто.

 

Певуче льют дожди, как из ведра.

И в небе – полублёклая звезда.

Однажды осень кончится с утра –

Вокруг меня – сплошное Никогда…

 

Прорежет воздух выдох в пустоту.

Я не стыжусь душевной наготы.

Но тает осень льдинкою во рту,

Когда меня вот так целуешь ты...

 

* * *

И цвет имеет значение.

И свет плывёт по течению.

И воздух, как будто чайный.

И ветер траву качает.

И трасса летит меж сосен,

И утро рассвет уносит,

И сердце бежит по кругу,

И мы говорим друг другу:

– И я тебя буду помнить.

– И я тебя буду помнить...

– И я тебя не забуду.

– И я тебя не забуду...

И лето осталось нашим.

И свет на крыльце погашен.

И неба сухая просинь.

И это – последняя осень.

О родословной

 

Я лечу людей – ладонь подношу ко лбу,

Говорю: «Живи... но память не вороши».

У меня в роду – две ведьмы и царь-колдун,

Но ни одной заблудшей во тьме души.

У меня по деду – призраки лётных войск,

А по бабке – турецкий кривой кинжал,

Моё сердце жгло, работало на износ,

Пока Грозный предков на кол сажал.

Я по деду – птица, парю себе в облаках,

А по бабке – княжна, султанша в густой чадре.

Моя песня – воля, тащу ее на руках,

Чтоб любовь принять на барском сыром дворе.

В моем прошлом – дед – картежник и гармонист,

Да османка бабка, Восток говорит во мне.

А я лечу людей, ладонями – на виски,

И сомнений в прошлом ни капли нет.

Медвежья цепь

Все, что останется – чаю хлебнуть и выйти,

Дверью не хлопать – вдруг разбужу соседей.

Так иногда хочется водки выпить

И на прогулку тащить на цепи медведя!

Так иногда хочется петь и плакать,

А иногда до слез над собой смеяться!

Цепью при этом медвежьей бренчать и звякать…

Мне от тебя страна моя не отвязаться,

Мне от тебя страна моя не отлепиться!

Всё это так горячо и звенит под кожей!

Так иногда охота с тобой проститься

И всё, что имею, заветного, подытожить!

Но всё, что останется – чаю хлебнуть и выйти…

Махнуть на прощанье рукой дорогой отчизне…

Но не случится. Лучше уж водки выпить.

И по-медвежьи, вальяжно, ступать по жизни!

* * *

Концерт в разгаре. В белом, за роялем

При полной тишине, при полном зале

Играет чьи-то судьбы музыкант.

 

Он осторожен, крайне аккуратен,

Плывёт мелодия, певица в длинном платье

Вся в предвкушеньи лучших из кантат.

 

Мелодия и льётся, и струится,

А пальцы музыканта, будто птицы,

Вычерчивают звуки на лету.

 

А где-то рядом, в параллельном мире,

В прокуренной неубранной квартире

Другой концерт, и я чего-то жду.

 

И вот выходит странное на сцену,

И за игру мне называет цену,

Садится за рояль... и невпопад

 

Вся жизнь моя течёт, не как по нотам,

А, словно бы, придурковатый кто-то

По клавишам фугасит наугад...

* * *

Андрею А.

Михаилу К.

Дарье К.

 

В нашем маленьком

Домике хрустальненьком

Четыре бабочки пляшут на тонких ножках,

Пыльцу роняют – Два поэта и два прозаика –

На смех и музыку, на-ка, помножь их.

Девочки в серебряных лёгких крыльях

Прячут поэзию, шутят, шуршат рифмами,

Невесомые, мотыльковой пылью,

Ложатся строки на струны у самого грифа.

Колосьями зрелыми, пшеничными, к небу тянутся,

Говорят, говорят светлячки-мальчики,

Слова на вес золота, звенят, ударяются

О стекло этой знойной баночки.

На огонь слетаются смотреть на свечи, обжечься хочешь?!

И осыпаются позолотой наши летние дни и ночи...

Весна и лето на прощание машут, душа – наизнанку,

Истаивают в мареве небесном.

Зимой станет страшно в комнате, станет тесно,

Постучу по крышке, приоткрою банку,

И польются в ладони наши стихи и песни.

* * *

Дому Костыревой Марфы Николаевны

 (РФ, Саратовская область, село Старый Хопёр)

Заколоченные окна, обреченные на вечность.

Отражается пустое в понадтреснутом стекле.

У порога длинный тополь, вдоль дороги ветхий ветер,

И забытые ступени помнят быстрые шаги.

Беспричинная тревога охватила дом под вечер,

И легли немые тени на замшелое крыльцо.

Остановленное время тихо смотрит исподлобья

Через призрачную дымку на покинутых в былом:

На скрипучие ворота, на соломенные крыши,

На вишнёвые овраги, на внезапное вчера,

Где у выцветшей калитки

Одинокий старый мальчик

Лупит буйную крапиву,

Детство памятью укрыв.

 

* * *

Запах лета и леса... и волосы на ветру.

Синева поднебесная выцветет поутру,

И душе неодетой в жадном огне кружить.

Тут такие рассветы, что хочется жить и жить.

Тут волнами туманными плещется молоко,

И звезду окаянную можно достать рукой.

Заколдованный мальчик в озёрном своём раю

Понял счастье... и плачет у времени на краю...

А на утреннем ложе надежда на миг замрёт,

Только истина гложет, известная наперёд:

Всё пройдёт, всё расплавится, сны унесёт вода,

Но молочным останется озеро навсегда.

Другие стихи этого автора читайте в журнале МОЛОКО, №8, 2023.

Опубликовано: 24.08.2023

← Вернуться к списку