Культура

В Пресновке

Илья Шухов

(Из поэмы «Люблю и помню»)

Памяти отца

Владея даром редкостным, однако
Он оставался в чём-то, как дитя.
«Меня любили дети и собаки», –
Не зря порой говаривал, шутя.

Со мной, мальцом, точил, бывало, лясы.
Вникал в мои мальчишечьи дела.
Игра такая наша – «билиндрясы»
Была тогда обоим нам  мила.

Что за игра? Наивная потеха:
Он шлёпал пальцем по моей губе,
А я её топырил ради смеха,
Как будто бы играя на трубе.

Была ещё весёлая забава
Такая – под названием:»Чей нос?»
Когда отец, прищурившись лукаво,
Вдруг задавал мне  каверзный  вопрос.

Я тотчас отвечал задорно: – Саввин.
И – продолжался бойкий диалог:
– Где был?
– Славил.
– Что выславил?
– Копеечку.
– Куда дел?
– На базар отнёс.
– Что  купил?
– Конфетку.
– Куда дел?
– Съел.
– С кем?
– Один!

– Ах, так, один?! – он спрашивал свирепо,
Изображая «гнев» смешно весьма.
– Ну что же – получай, брат, на орехи!
И тут-то начиналась кутерьма!

Мы схватывались яро на кулАчки.
И, хохоча при этом и пыхтя,
Он позволял давать охотно сдачи,
Чтобы сполна  натешилось дитя.

А если ж отвечал я про конфетку
Отцу, что , будто, съел её, мол, с ним,
Он в похвалу за доброту и сметку
Приглаживал слегка вихры мои.

Вообще же он не гладил по головке,
Не в этом видя признак  доброты.
Зато с детьми  умел он ладить ловко
И позволял им быть с собой на «ты».

Меня в  Пресновку брал к себе на лето,
Где и простор,и воля,и друзья.
И светлую, как сон, мне пору эту,
Сколь ни живи, никак забыть нельзя.

Всё лето нам тут было не до книжек.
Пинали ветер.Как трава,росли.      
Был лучшим нашим другом мерин – Рыжка,
А лакомствами – все дары  земли.

Мы их срывали с грядок в огороде.
С отцом ловили бреднем карасей.
И прикипал я сердцем к той природе,
Что не кричит о собственной красе.

Что,как лесная ягода костянка,
Таит от глаз лицо своё,тиха…
И каждую дорожку,и полянку,
Полынный дым степного костерка,

И озеро на  розовом рассвете,
И чаек крик, и серебристый плёс -
Все ароматы,краски,звуки эти
Я навсегда в душе своей унёс.

Ничто не может заменить такое –
Природное ученье. Лишь с тех пор
Стихов я понял прелесть: «Буря мглою…»,
«Роняет лес багряный  свой убор…»

А что ж отец? Стоял как бы в сторонке,
Эстетикой меня не занимал
И верно так считал, психолог тонкий,
Что  жизнь научит доброму сама.

Ну, а пока – мы просто жили-были.
В «разбойники» играли  «казаки».
Купались. Брёвна на зиму пилили.
Кололи их, кряхтя, как мужики.

Старался я выказывать сноровку:
Хоть  было лихо, отставать нельзя,
Смотря на то, как ро́бят Генка с Вовкой –
Мои годки, пресновские друзья.

Отец любил их. Особливо Генку –
Курносого задиру, крепыша.
Его натура необыкновенно
Была открыта,тем и хороша.

А жил он худо. Да кому в станице
После войны-беды жилось легко!
Всё и питанье – тюря на водице.
Добро ещё, коль было молоко.

Вся и еда была. А вот – поди ж ты:
Росли, мужали, как броня, крепки,
Годки мои, пресновские  мальчишки.
Как на подбор. Орлы! Сибиряки!

Никто их не лелеял и не кутал –
С рожденья одевали налегке.
И нипочём им было потому-то
На яростном сибирском сквозняке.

И рядом с ними, хилый горожанин,
Взращённый средь безветренной тиши,
Я выглядел и немощным,и жалким
И подражать им, сверстникам, спешил.

Отец моё приветствовал стремленье,
Читалось явно то в его глазах.
Бывало, ссадишь локоть ли, колено,
Обронит только: – Что  ж, терпи, казак!

К  любой жаре и холоду заране
Тут приучали малых пресновчан.
Сравнится ль разве  что с сибирской баней?
Я тоже в ней крещенье получал!

Лепились баньки в каждом тут подворье –
Из земляных пластов, из самана.
Отцовская  же – под тесовой кровлей –
Была на всю станицу лишь одна.

Вся, как светёлка, – ладная работа! –
Она была с  усадьбой заодно.
И так на сердце грустно оттого-то,
Что здесь её  в помине нет давно…

Тогда ж она  игрушкой красовалась
В моей весны ушедшие года.
И для неё к субботам запасалась
Тут дождевая, «мягкая» вода,

Берёзовый ломался свежий веник.
И, под заката меркнущий пожар,
Отец, по давнему обыкновенью,
Шёл, как на праздник, в баню. В первый жар!

И вот – настал час моего крещенья,
Когда однажды, на исходе дня,
Отец такое сделал сообщенье,
Что он решил с собою взять меня.

… И мы шагнули в этот жар. И сразу
Отец взобрался  ловко на полок.
Я ж с непривычки, будто по приказу,
Прижался к полу: здесь дышать я мог.

С опаской глядя в зев разверстой печи,
Где раскалённо рдели кирпичи,
Я ошалело тёр то грудь, то плечи
И то и дело голову мочил.

А на полке́ – что светопреставленье:
Отец в пару, стеная и сопя,
Нахлёстывался так – дымился веник,
Которым он охаживал себя!

И наконец-то выбравшись наружу
И радуясь тому, что уцелел,
Дыша, как рыба, охлаждал я душу
И горд был тем, что всё преодолел.

Да шутка ль дело – мыться в первом жаре?!
С тех пор обычай тот мне стал знаком.
И я, южанин, мог теперь, пожалуй,
Считать себя  сполна сибиряком!..

…Как светлый день, промелькивало лето.
Я возвращался в южные края.
И без меня там оставалась где-то
Вдали вторая  родина  моя.

И не терпелось мне увидеть  снова
Пресновку… Долго, до  весенних дней,
Я тосковал  по колкам и дубровам
И жил мечтой о новой встрече с ней.

Мне с каждым днём трудней сиделось дома.
И я всё ждал, когда же получу
Конверт почтовый с надписью знакомой
Рукой отца: «Илье Иванычу».

…О, эти письма! Полные лукавства
И светлой грусти, как родник, чисты,
Они мне и поныне – как лекарство,
Урок отцовской  мудрой доброты.

Живой урок природной русской речи,
Где что ни слово – камень-самоцвет.
Она меня от суесловья лечит,
Душе не позволяя закоснеть.

А на полях – отцовские рисунки:
Изба под снегом. Деревцо. Стожок…
Земли приметы, что в себе несу я,
Чей образ свято сердце бережёт.

Нам, взрослым, детство больше не приснится.
И счастлив я, что кровно, наяву
Живут во мне пресновские  страницы
И я любовью к родине живу.
г. Алма-Ата

Опубликовано: 14.01.2024

← Вернуться к списку