Культура

Излучина

 

Наталья Моловцева

 

Рассказ

 

Рита жила на три дома сразу.

 В первом доме она спала, ела, ухаживала за цветами, держала собаку Мушку и кошку Маргошу. Ее кровать стояла в комнате, под окном которой росла сирень. В мае она открывала окошко и начинала дышать сиреневым ароматом. А потом зацветали душистый табак, маттиола…

 У Риты и дома было много цветов. Горшки с цветами стояли не только на подоконниках, но и на полу, на ступеньках крыльца, и даже вдоль садовых дорожек. Соседки заходили и ахали: красиво, красиво. Только не лень тебе еще и эту заботу на шею вешать? Или других мало? Вон – огурцы пошли, пора банки закрывать…

 Да закрывала она банки, закрывала! И c огурцами, и с помидорами, и с салатами. Но почему при этом надо отказываться от цветов?!

 Еще больше цветов раздражал соседок аквариум. Нет, подумайте только – балуется, точно дитя. На рыбок любуется. Да ладно бы аквариум был маленький, а то - больше метра в длину. Это же сколько с ним мороки!

 А она смотрела на плавающих рыбок и думала: вот где жизнь! Плавают себе среди красоты. Не то, что люди…

 

 Во второй дом Рита приезжала копать картошку, рубить уток и кур и делать из них тушёнку.

 Уток и кур с каждым годом становилось все больше, а этим летом свекровь еще и бычков завела. Одной ей с разросшимся хозяйством было не справиться, и Славик, ее сын (а ее, Риты, муж), до того наезжавший в Каменку время от времени, поселился там насовсем. А наезжать стал к жене – примерно раз в неделю.

 И привыкнуть к этому Рита никак не могла. Нет, она не скажет про себя, что одиночество ей в тягость (оттого и с работы ушла без сожаления, а еще оттого, что на платках она заработает больше, чем на грошовой должности медсестры). Но вот просыпаться одной ей совсем не по душе. И ходить вечером по двору и дому, запирая все калитки и двери – тоже приятного мало. Это всегда делал муж, и она всегда при этом думала: хорошо! Словно защитную стену вокруг нее возводит. За мужем и впрямь – как за каменной стеной.

 А теперь?..

 И он-то, он-то, - думала она дальше, – неужто ему все равно, где жить? Неужто совсем в ней не нуждается? Для кого она создавала весь этот рай – для одной себя, что ли?

 Временами она говорила себе: все, приедет сегодня – а я и дверей не открою. Пусть живет со своей мамашей… Они за скотиной уже белого света не видят… Приезжает – и все ей кажется, что от него навозным духом несет, хоть он и в чистой рубахе, и летний душ недавно соорудил, а значит, перед поездкой в город помылся.

 «Город – ха!» - говорит Славик по поводу их нынешнего места жительства. И звучит это «ха» с таким пренебрежением! Только Рита с такой постановкой вопроса совсем не согласна. Да, невелик их городок, однако и не деревня. На центральных улицах асфальт, народ в грязи не тонет. На их окраинной улице асфальта нет, ну так ведь не все сразу. Зато до центра дошел – и хочешь, постригайся в парикмахерской, хочешь, обувку в ремонт неси, хочешь, в магазин заходи.

 Магазинов в городе много. Может быть, даже чересчур много – и в бывшем кинотеатре магазин, и в бывшем книжном бытовыми товарами торгуют, и в ДК по выходным торговля идет… Что делать – время такое. Зато кто хочет – торгует, а не хвосты коровам крутит…

 Торговать Славик, конечно, не будет ни за что. Он привык к машинам и железкам, и ни за что бы своей работы не оставил, если бы она не оставила его – автоколонну, как и многое другое в городе, с началом всяческих перемен в государстве упразднили.

 Ну, так другую работу мог бы поискать, чем к родимой мамочке ехать.

 Да только ли мамочка в Каменке его держит? На прошлом базаре ей шепнули: смотри, молодых баб в селе много… Верка так и вовсе глаз с него не сводит. А ты же помнишь…

 Еще бы ей не помнить! Верка, как втюрилась в Славика в восьмом классе…

 После выпускного она, Рита, сильно опасалась, что Славик пойдет провожать домой как раз-то Верку, а не ее. В городе выпускники встречают рассвет на мосту через Хопер, а каменские ходят на Излучину. Там, на Излучине, речка делает крутой поворот, образуя такую уж хорошую полянку - ровненькую, заросшую травой и цветами, молодыми дубками украшенную. Здесь выпускники всегда и разводили костер, пели песни. Разговаривали.

 На Излучину шли вместе, а возвращались - кто с кем хотел. Вот она и боялась, что Славик - с Веркой…

 Но он провожал в ту ночь, вернее, в то утро, ее.

 У дома, под сиренью, целовались…

 Тем же летом уехали в райцентр: она училась на медсестру, а он на водителя. И как только устроились потом на работу, сыграли свадьбу.

 Ее родители тоже вскоре переехали в райцентр.

 

 Так что третий ее дом – как раз родительский.

 Мама в последнее время сильно сдала. Сердце пошаливает, в голове шумит. Ноги совсем отказывают, долго стоять у плиты ей невмоготу. Два раза в неделю дочь прибегает, чтобы сварить родителям горячего. Яичницу и отец пожарит, картошку в мундирах тоже сообразит, а вот борща или супа…

 Рита варит, мать вяжет – несмотря на все недомогания, спиц из рук она не выпускает.

 - Твой приезжал в выходные?

 - А как же…

 - «А как же»… Пора бы уж и за ум взяться. Люди из села, а он…

 - Мам, ну ты же знаешь: автоколонну закрыли, людей поувольняли.

 - Многих поувольняли, да все как-то поустраивались, - не сдается мать. - Назад в село – это уж дураком надо быть.

 Рита и сама так считала: назад в село – это расписаться в собственном бессилии, это признать, что в городе ты оказался не нужен. Это и правда признать себя дураками. Но одно дело – думать так про себя, другое – выслушивать от матери. Могла бы и не высказываться, могла бы подумать, чем это может обернуться для дочери. Не-е-т, у матери что на уме, то и на языке. Вот и сейчас - режет, как ножом. Уже до государственного строя добралась…

 - Оно и при колхозах не больно хорошо жилось. Свое здоровье я где потеряла? Да на колхозных полях. Одной свеклы сколько переполола. Но с нынешним временем…

 Мать даже спицы положила на колени:

 - Но с нынешним временем не сравнить, не-е-т! Не поймешь, кто и руководит хозяйством: то волгоградские, то московские… Чеченцев кругом полно, как будто своих, русских, не хватает.

 Отец недовольно крякнул. Сколько себя помнит Рита – свой протест против чего бы то ни было он выражал именно так. Мать не преминула отреагировать:

 - Чего кряхтишь? Свои без работы сидят, а мы всяких пришлых принимаем… Тебе бы знай на рыбалку ездить. Ему, видишь, рыбалка там нравилась. Он и сейчас чуть что – на Излучину норовит…

 Рита слушала односторонний диалог родителей и внутри себя уже бушевала: придешь к ним душу успокоить, а они…

 - Смотри, как бы тебя назад не сманили! Не вздумай!

 Она уже хотела и свое слово вставить, но мать неожиданно тихо, как бы в нерешительности, произнесла:

 - Поди, когда-нибудь наши правители про свой народ вспомнят.

 И, снова взявшись за спицы:

 - Вяжи лучше, дочка. Вяжи и вяжи!

 И тут сдержать слезы Рита уже не смогла:

 - А я что делаю? Цветы полью, корма рыбкам брошу, да за cпицы, за спицы…

 

 Старались они ради Сережки – сына и внука.

 Сын Риты был летчик. Военный. Квартиры военным по телевизору обещали, только ведь обещанного в нашем государстве не то, что три года – десятилетия ждут. Иногда на это и жизнь уходит…

 Вот они и старались с матерью – вязали платки, а по выходным Рита еще и бегала на базар, платки продавала.

 Профессия сына Рите не то, что не нравилась – она ее боялась. Была б ее воля – ни за что не пустила бы Сережку в летное училище. Так ведь обвели вокруг пальца, уговорили – муж и сыночек. Первый на машинах был помешан, а второму и вовсе от земли оторваться захотелось.

 Когда они первый раз заговорили с ней о летном училище, она решила, что шутят. Ну, на строителей ребята уезжали учиться, ну, на механиков. Но чтобы в небо…

 А они поехали и отвезли документы. А потом поехали вместе экзамены сдавать. И ведь поступил сынок!

 Поначалу она особого страха не ведала. Тем более что голову они ей задурили капитально: в родном городе с работой плохо, а при такой профессии без дела никогда не будешь. Можно ли представить военные силы страны без авиации? А раз не будет без работы – значит, не будет и без зарплаты. С этим она согласилась, и даже похвалила мужиков: молодцы, вперед посмотрели.

 Но когда начались полеты…

 Нет, пока он летал далеко, по месту учебы, она переживала, что называется, теоретически. Но вот сына распределили на военный аэродром в соседнем городе… До того города и на машине-то не очень долго ехать. А уж на самолете… Самолет только взлетит, и через считанные минуты Рита видит его над своим двором. Сама, дура, купила сыну новый мобильник, сама приказала: перед полетом – непременно звони. Он и рад стараться: смотри, мама, как я высоко! Смотри, какие пируэты в небе выделываю!

 А она как увидела те пируэты… Долго пришлось мужу выслушивать ее упреки и вопли!

 А однажды… однажды сын приехал, против обыкновения, невеселый. Оказалось – товарища похоронил. Товарищ в ночном полете спутал небо и землю…

 После этого еще строже наказала ему: звони. Потому что поняла, как сможет его уберечь: лишь только самолет появлялся над их городком, она начинала шептать молитву, которую сама и сочинила: «Царица Небесная Матушка, только сбереги, сбереги мне сына. Ни о чем больше Тебя не прошу. Я - обычная женщина, и никому не хочу его отдавать. Даже небу…».

 Это были главные слова молитвы. А потом шли второстепенные: о том, какой Сереженька был в детстве – озорной, шаловливый, но не вредный, и поэтому все шалости хотелось ему простить, хотя от отца, случалось, под горячую руку попадало; еще о том, что когда мальчишка подрос и его ровесники потянулись в ДК на танцы, он знай лежал на диване, листая книжки, но лодырем никогда не был - бывало, она в огород, и он с ней: что траву полоть, что грядки поливать…

 Нечего ему было делать в небе, нечего! Но раз уж это случилось – спаси и сохрани, Царица Небесная!

 

 Пришла домой и рухнула на диван, и тут уж дала себе полную волю - заревела в голос, да еще и с причитаниями. Да за что же ей все это выпало! Мама болеет! У сына работа – страшнее некуда! Муж домой ходит, как солдат на побывку…

 Все, хватит! Явится нынче – она его и на порог не пустит!

 Тут и раздался стук в дверь.

 И она сразу… открыла.

 И сразу же – он еще и порога не переступил - кинулась в атаку:

 - Чего приперся? Что – Верка уже не принимает?

 Славка в недоумении таращился на нее:

 - Ты чего, Рит? Дай хоть зайду…

 - Заходи! Заходи, дорогой муженек, погости…

 Муж прошел на кухню, сел к столу. И тут ее резануло по сердцу: сел, как в чужом доме – неуверенно, на краешек стула. Конечно – при такой жизни можно и отвыкнуть…

 - Рит, ты это… полегче бы как-то, - пробовал навести мосты супруг.

Но она уже не могла остановиться:

 - Полегче? С чего полегче-то?

 И понесла - громко, с надрывом, со слезой: «Как солдат на побывку… Другие мужики вон… И душа у тебя, окаянного, не болит…»…

 Думала – проняла, оказалось - завела: Славка тоже перешел на высокие ноты:

 - Другие мужики, говоришь? Работу, говоришь, понаходили? А сколько они за ту работу получают? Государство нае… нас за гроши! Пошли они все на …! Лучше я своим горбом зарабатывать буду!

 Славка, когда входил в гнев, становился страшным матершинником. И для Риты это всегда был сигнал: сбавь обороты. Вот почему в ответ на мужнину тираду она ничего не сказала.

 Но тарелку на стол поставила с нажимом. И ложку положила небрежно. И пока он хлебал суп, сидела молча, уставившись глазами в стену. Молчала, и… соглашалась с мужем. А что - не так? Государство бросило своих дорогих граждан на произвол судьбы. Раньше говорили: коллектив – сила, а теперь - выживай каждый, кто как может. В индивидуальном, так сказать, порядке…

 Снова она заговорила с мужем уже без всякого напора. Даже, можно сказать, мягко, просительно заговорила:

 - Ну, а про Верку-то – правду говорят?

 Он положил ложку на стол, долго смотрел на нее. Сказал непонятное:

 - Рит, а что я купил… Поехали-то давай…

 - Куда?

 - А не спрашивай!

 

 Протарахтели, на каждой выбоине спотыкаясь, по своей улице. Пролетели по асфальту улицы центральной. Ехала и опять ругалась про себя: купил… без согласования с ней… как будто не договаривались каждую копеечку на книжку класть…

 Что же он там купил? И куда его несет? В Каменку, кур рубить, на ночь глядя?

 Машина остановилась на Излучине.

 - Ты иди пока, погуляй…

 И она пошла вдоль подсолнухов. Вечерело. До блеска накатанная полевая дорога была гладка и упруга, как асфальт, только по асфальту босиком не пойдешь, а тут так и хочется снять надоевшую обувку. Она и разулась. И сразу вспомнила, как любила ходить в детстве по такой вот дороге: ноге тепло и приятно, и идти хочется долго-долго, и верится, что там, за поворотом, непременно окажется что-то такое, чего раньше не видела и не знала – новое и другое.

 Ну, а что – разве не здесь, не на Излучине, и началось ее новое и другое? Сначала любовь, а потом семья. Излучина подарила ей судьбу. И не предала ли она ее тем, что столько времени не вспоминала, не навещала? Умчалась в другую жизнь, забыв сказать спасибо. А главное – дав себе обет никогда назад не возвращаться. Излучина не обиделась – так же заботливо стелет под ноги полотно дороги, так же овевает здесь лицо и руки пропитанный луговым ароматом ветерок. Она даже что-то обещает опять…

 Когда вернулась назад, на полянке возле машины стоял шатер не шатер, а аккуратная темнозеленая палатка. И Славка картинным жестом ее приглашал:

 - Прошу! Заходи, шамаханская царица!

 Она не стала церемониться - нырнула в открытую дверцу, которая оттуда, изнутри, оказалась уже окном. Внутренняя сторона палатки была лимонного цвета, мягонькая такая. Рита погладила ее рукой, вытянулась на надувном матраце, повернулась лицом к мужу:

 - Это и есть твоя покупка?

 - А что – не нравится?

 - Нравится, - честно сказала она. Но тут же и спохватилась:

 - Только про что мы договаривались-то? Какой был уговор?

 Славка с ответом не спешил. И, может, как раз потому, что он молчал, она не стала заводиться по новой. Подумала только: вот - всю жизнь экономим, всю жизнь во всем себе отказываем. А жизнь-то идет, не ждет, пока они на нее, хорошую, денег накопят…

 - Про сына я помню, Рит. Неужто ты не поняла, что я и в Каменке-то пропадаю из-за него? Хорошо заработать можно как раз на бычках.

 И опять замолчал. Только смотрел на нее и смотрел. А она делала вид, что не замечает этого. Однако сколько можно…

 - Что – Верка лучше? – спросила обидчиво.

 - Дурочка ты моя…

 И потянулся к ней рукой. А она – и правда что дурочка – сразу двумя потянулась…

 

 А когда потом вышла из палатки на волю, то замерла, ошеломленная. В высоком июльском небе пылали кострища звезд. Пылали так ярко, будто были подключены – каждая звезда в отдельности – к какому-то мощному источнику энергии. Неужели такое небо было и тогда, в ночь после выпускного? Как же она могла так долго…

 

 Небеса мои обетованные,

 Что же вы молчите опять, высотою маня?..

 Небеса мои обетованные

 Нелегко пред вами стоять, так услышьте меня…

 

 Все остальное из песни ей не запомнилось. Остальное было словесной шелухой, как ярко раскрашенные искусственные – бумажные – цветы. А эти строчки –

 

 Небеса мои обетованные

 Нелегко пред вами стоять, так услышьте меня –

 

эти строчки обожгли душу, словно на человека, который писал песню, нашло вдруг какое-то просветление.

 Вот и на нее - нашло просветление. Только что же ей делать с ним? Что?..

 Вслед за ней вышел из палатки и муж.

 - А, Рит? Звезды-то какие! В городе таких не увидишь.

 И, словно устыдившись патетики, спросил об обыденном:

 - Сын звонил?

 - Звонил. Говорит – все, больше о полетах сообщать не буду.

 - Молодец. Мужиком становится.

 - Ага, мужиком, - тут же опять обиделась она. – То я молитву могла вовремя прочитать, а теперь…

 - Ты читай ее почаще, глядишь, и угадаешь…

 А и правда, - легко согласилась она не вслух, про себя. - И ничего-то плохого с ним не случится – надо только усердней молиться. А квартира, машина – дело наживное. Да и не самое главное.

 Главное, наверное, то, что она сейчас слышит:

 - Не пропадем, Рит! Пока мы вместе – не пропадем! 

← Вернуться к списку