Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Царский путь. Профитологии


Глава из книги Юрия Лощица “Кирилл и Мефодий"

 

После возвращения из Константинополя с архиепископом произошла некая важная перемена. В течение более чем полугода он почти никого не принимал, почти никуда не выходил и не выезжал с обычными для архиерея посещениями храмов, училищ, мастерских.

Объяснение тому — в “Житии Мефодия”. Агиограф сообщает, что владыка “...от ученик своих посажь два попы скорописьця зело, преложи вбрзе вся книгы, вся исполнь разве Макавеи от грьчьска языка в словеньск шестию месяц начьн от марта месеца до двою десяту и шестию день октября месяця. Оконьчав же, достойную хвалу и славу Богу воздасть, дающему та- кову благодать и поспех. И святое возношение тайное с клиросомь вознес, сотвори память святаго Димитрия. Пьсалтырь бо бе токмо и Евангелие с Апостоломь и избраными служьбами церьковныими с Философомь преложил перьвее, тогда же и Номоканон, рекше Закону правило и отеческыя книгы преложи”.

Как ни подробно это объяснение, но оно, конечно же, нуждается в обстоятельном рассмотрении.

Итак, агиограф сообщает, что Мефодий усадил (посажь) за работу двух священников-скорописцев, весьма (зело) опытных, из своих учеников и перевёл (преложи) очень быстро (вборзе) с греческого языка на славянский все книги Священного Писания, и всё исполнил, кроме (разве) Макавеи (трёх книг, которые в Ветхом Завете именуются Маккавейскими) за шесть месяцев, начиная с марта до 26 октября (число месяцев указано неточно; на самом деле речь идёт о семи месяцах, если счёт от конца марта, или около восьми; год не указан, но приблизительно это 881-й или 882-й; по иному предположению — 884-й). Окончив же, воздал достойную хвалу и славу Богу, давшему такую благодать и скорость в работе. И святую литургию с одними только певчими своими отслужив, сотворил канон в память Святого Димитрия (Солунского). Первоначально же (перьвее) они с Константином Философом перевели только Псалтирь и Евангелие с Апостолом и избранными церковными службами. Тогда же были переведены и Номоканон, иными словами Правило закона, и Отеческие книги.

Хотя агиограф для начала сообщает о переводе Мефодием книг Ветхого Завета, но напоследок считает нужным упомянуть и его главные переводческие труды, предпринятые ещё при жизни младшего брата, а отчасти и совместно с ним. По сути, это краткий библиографический обзор славянских произведений Мефодия. В него не включены переведенные им с греческого сочинения Философа, уже известные нам по “Житию Кирилла”. Не включены и многочисленные молитвы, стихи церковных песнопений, которые совместно с братом или самостоятельно он озвучивал и записывал по-славянски ещё во времена жизни на Малом Олимпе. Изо всего этого обширного наследия в обзоре представлен только канон великомученику Димитрию, работа под греческим названием Номоканон (по-славянски — Правило закона) и некие книги, именуемые Отеческими . Но и этот обзор, при его краткости, настолько впечатляет объёмом совершённого, что не случайно к нему было обращено самое пристальное внимание нескольких поколений исследователей. И в первую очередь, оно сосредоточивалось на том, с чего жизнеописатель начинает, — на переводе книг Ветхого Завета.

Что и говорить, сведения, сообщаемые об этой части переводческих трудов Мефодия, способны вызвать сильное недоверие. В них вправе усомниться каждый, кто однажды держал в руках тяжелый том Библии и хотя бы пролистал, а тем более частично или полностью прочитал ту её часть, в которой описаны судьбы, деяния и воззрения ветхозаветного человечества, а затем и народа Израиля — до Рождества Христова. Для вдумчивого, сосредоточенного, ничем посторонним не отвлекаемого прочтения книг Ветхого Завета (пусть и за вычетом книг Маккавейских) нужны не месяцы, а годы. Конечно, скорость восприятия текста у новичков и людей, привыкших читать Библию, многократно различается. К примеру, опытный в чтении монах способен прочитать Четвероевангелие всего за несколько часов одного дня. Псалтирь по покойнику прочитывается за ночь. Но в нашем случае речь идёт не просто о чтении или скорописном воспроизведении услышанного, но о высоком искусстве перевода с одного языка на другой. Исследователи, не сомневающиеся в житийном описании события, приводят такой довод: Мефодий готовился к переводу Ветхого Завета длительное время и перед тем, как привлечь к работе священников-скорописцев, уже располагал черновыми записями, с которых просто надиктовывал страницу за страницей, книгу за книгой.

“Вся книгы... разве Макавеи”... Сомнения в возможности такого стремительного исполнения задуманного труда отпали бы, сохранись велеградские библейские переводы в своём полном первоначальном объёме. Но после кончины Мефодия они уцелели только частично. Не потому ли, что владыка, похоже, не успел вывезти с кем-нибудь в более пригодное для хранения место итоговую часть своей с братом духовной жатвы, как сделал это во время недавней поездки в Константинополь.

Известный знаток кирилло-мефодиевского книжного наследия, профессор А. В. Михайлов ещё в начале ХХ века предложил на обсуждение коллег самую скромную оценку объёма переводческих трудов солунских братьев. “Исторические памятники, — писал он, — свидетельствуют, что первоучители славян перевели на церковнославянский язык с греческого всю Библию кроме Маккавеев. Причём Кирилл и Мефодий перевели вместе только Евангелие и Апостол (апракосы), Псалтирь и Паремийник, а все прочие книги перевёл после смерти брата... Мефодий. Но так ли это? В настоящее время только относительно церковнославянского перевода Евангелия, Апостола, Псалтири и библейских отрывков, вошедших в Паремийник, можно с уверенностью сказать, что они восходят к эпохе Кирилла и Мефодия и дело их рук. Что касается других книг Священного Писания и других ветхозаветных текстов, не вошедших в Паремийник, то об их отношении к литературной деятельности Кирилла и Мефодия наука до сих пор ничего определённого сказать не может”.

Такой малоутешительный вывод вроде бы трудно согласовать с мнением, которое высказал автор, творивший всего двумя-тремя десятилетиями позже Мефодия. Это Иоанн Экзарх Болгарский, один из выдающихся славянских просветителей той эпохи. В своём предисловии к переводу книги “Богословие” (“Небеса”) Иоанна Дамаскина он упомянул сначала Кирилла, который “мъногы троуды прия, строя писмена словеньскыхъ книгъ и отъ Евангелия и Апостола прелагая изборъ”, а затем и архиепископа Мефодия, который “преложи вся уставьныя кънигы 60 отъ елиньска языка, еже есть гречеськъ, въ словеньскъ”.

Это же число переведенных Мефодием библейских книг находим и в Про- ложном житии Кирилла и Мефодия: “...преложи вься 60 книгь Ветхааго и Но- ваго закона от гречьскаго в словеньскыи”.

Одно из двух: либо эти цифры и свидетельства, исходящие от почти современников солунских братьев, нужно отнести к панегирическим преувеличениям, либо сдержанный в выводах А. В. Михайлов недооценил подлинные размеры их переводческого творчества.

Конечно, при начале своих трудов братья, как мы помним, ограничивали себя задачами только богослужебного, по точному определению Иоанна Экзарха, избора. Избранное Евангелие-апракос, избранный Апостол-апра- кос... Даже перевод Мефодием Псалтири поначалу, можно догадываться, ограничивался псалмами и отрывками из них, постоянно звучащими в церковных службах, и лишь постепенно этот избор восполнялся, чтобы к концу его жизни приобрести облик полной 150-псалмовой Псалтири.

Но что же имел в виду Михайлов, говоря о Паремийнике как ещё одном безусловном труде братьев? Название это попало в русский церковный обиход из греческого, где слово парома означает “притча”, “пословица”. Паремийниками называли сборники для богослужебных чтений, составленные по преимуществу на основе ветхозаветных книг. Отрывки из них, паремии, иногда звучали во время литургии, но чаще всего — в составе праздничных вечерних служб. Здесь были представлены почти в полном объёме “Притчи Соломоновы”, отчего за сборниками и закрепилось это название. Впрочем, в греческом употреблении они чаще именовались профитологиями, то есть “книгами пророков”.

Последнее название более соответствовало содержанию ветхозаветных чтений, поскольку за каждым из них стояло авторитетное имя одного из пророков. Имя Моисея, которого почитали как великого законоучителя, создателя первых пяти книг Библии, в том числе книги Бытия. Или имя того же Соломона с его Притчами и Книгой премудростей. Или имя Исайи, пророка из пророков, которому принадлежат самые пронзительные из предсказаний о Рождестве Христовом. Не случайно и книга Исайи почти в полном объёме представлена в паремийниках. Но не обойдены вниманием и пророк Иезекииль с его знаменитым пророческим видением о четырёх евангелистах, и Иеремия, и Даниил, и так называемые “малые” пророки — Аггей, Малахия, Софоний, Михей, Иона, Аввакум, Осия, Захарий... И книга Иова. И книги Царств, в которых повествуется о пророках Илии и Елисее.

Так, на праздничной вечерне Преображения Господня читались (и по сей день неизменно читаются) паремии из Исхода и Царств — о явлении Бога пророку Моисею на горе Синай и о наставлениях Господних пророку Илии. Эти отрывки предваряли чтение евангельского зачала о горе Преображения, где Христос предстал апостолам в таинственном собеседовании с Моисеем и Илией.

Для своих переводов Псалтири и паремийных чтений братья, естественно, брали за образец практику Константинопольской Церкви того века, а в ней ветхозаветные паремии Священного Писания были представлены в законодательной для всего православного Востока Лукиановской редакции Септуагинты.

Это был не их выбор, а избор всей Церкви Христовой. Она сама из века в век мудро наставляла, что христианину нужно помнить из Ветхого Завета в первую очередь, а что можно отложить, как “всякое житейское попечение”, для чтения в келье или в мирском жилье.

В понимании Церкви Ветхий Завет был царским путём ко Христу. Узкий и тесный путь, и его никто не устилал мягкими коврами, не забрасывал лепестками лилий и роз. Путь, по которому шествовали великие провидцы, осыпаемые злобной бранью, плевками, градом камней. Земные же цари, обличаемые пророками за жестокость, лицемерие, стяжательство и лихоимство, отправляли сих праведных на мучения, на позорную смерть. Но выходили на тот путь новые страстотерпцы духа, предтечи, укрепляемые светом озарений, вдохновленных свыше.

Таков был в понимании Церкви единственно верный смысл всей ветхозаветной истории. Не найти её живой промыслительный ток в хрониках династий и колен, в триумфах племенной гордыни, в чреде чудовищных ритуальных отмщений. По сути своей, это была история малой горстки богоизбранных, чающих пришествия обещанного от Господа помазанника. История сокровенных предчувствий, выстраданных надежд на приход в мир милосердного Спасителя. Но одновременно и жертвенного агнца, которого предадут на позор-ное мучение.

...Служебный распорядок молодой моравской Церкви, каким он выстраивался когда-то с приездом братьев в Велеград, не мог оставаться неизменным. Прирастала народом паства, прибавлялось число приходов, городских и сельских. От недельных (воскресных) и праздничных служб пришла пора переходить — хотя бы во владычном соборе для начала — к службам ежедневным, для которых первоначальных кратких апракосов уже не хватало. Служебные Евангелие, Апостол, Паремийник пополнялись новыми зачалами и чтениями. Нужно было обзаводиться и книгами четьими — для домашнего чтения: Четвероевангелием, полным Новым Заветом, полной Псалтирью. Рано или поздно славянин-священник, славянин-монах, славянин-прихожанин хотел и имел право получить представление обо всех книгах Священного Писания — от Бытия до Апокалипсиса.

Вот какие побуждения подвигли однажды архиепископа Великоморавского развернуть перед собой и священниками-скорописцами вся книгы.

Но сколько именно насчитывалось в их работе книг? Если вспомнить число 60, которое приводят Иоанн Экзарх Болгарский и автор Проложного жития, то выходит, что Мефодием был предпринят не только перевод ветхозаветных, но и пополнение объёма славянских новозаветных книг. В предреволюционном Синодальном издании церковнославянской Библии Ветхий Завет, включая и три книги Маккавейские, представлен пятьюдесятью названиями. В Новом Завете, соответственно, двадцать восемь, считая и Апокалипсис, который в храмовых службах не звучал. Но для Нового Завета мог быть в ходу иной счёт: всего 5 (четыре евангелия и Апостол, включающий в себя Деяния Апостолов и их послания). И при том, и при другом счёте общее число 60 не собирается.

Цифровые подсчёты оказываются ненадёжным средством ещё и потому, что для IX века нет достаточно выверенных сведений о том, каков был канон или “устав” ветхозаветных книг, принятых к чтению в разных поместных Церквах.

В любом случае, Мефодий со своими сотрудниками, кроме книг Макка- ваеев, не выкладывали на рабочий стол ещё несколько книг, считавшихся неканоническими (Юдифь, Товит и некоторые другие сочинения).

Отсутствие в современных книгохранилищах подлинных славянских рукописей из кирилло-мефодиевской книжной мастерской вовсе не означает, что пытливому исследователю невозможно приблизиться к первоисточнику на расстояние почти вытянутой руки. К счастью, не всё утерянное пропадает навсегда и насовсем. Сохранилось несколько кириллических и глаголических рукописей XI, XII и более поздних веков, которые вполне могли быть списками если не с самих рукописных книг, созданных братьями и их учениками, то копиями первых списков. Нередко устойчивые словарные и грамматические приметы кирилло-мефодиевского литературного стиля просматриваются в древнерусских богослужебных рукописях вплоть до XIV-XV веков. Свидетельство тому — первая древнерусская полная Библия, знаменитая Геннадиевская, названная так по имени новгородского архиепископа, жившего в XV веке.

По итогам современных исследовательских поисков, к творческому достоянию Мефодия неуклонно возвращаются целые главы из его утерянных, казалось бы, навсегда, библейских переводов. Тем самым преодолеваются скептические ограничения, предложенные в своё время А. В. Михайловым. Но к каким бы итоговым выводам по этому поводу наука не пришла, самым великим из ветхозаветных переводов, оставленных Мефодием славянскому миру, навсегда пребудет книга псалмов Давидовых.

“Из всех книг, написанных руками человеческими, ни одна, не исключая даже Евангелий, не положила на христианское чувство и сознание печати столь неизгладимой, столь повсеместной, столь властной, как именно Псалтирь. Самая пророческая из пророческих книг, она стала азбукой христианства. В то же время она остаётся венцом молитвенного песнопения, недосягаемым образцом, неиссякаемым источником, питающим поэтическое творчество двух тысячелетий”.

Это слова замечательного русского педагога Сергея Рачинского из его книги “Сельская школа”. О том, что слова эти не превыспренни, а глубоко пережиты, скажет ещё один отрывок из очерка “Чтение Псалтири в начальной школе”:

“Мальчик, научившийся в школе, хотя механически, но бегло и истово читать Псалтирь, не расстанется с нею до гроба. Случалось ли вам, при вынужденной ночёвке в крестьянской избе, осмотрев от скуки всю скудную её обстановку, раскрыть ту единственную книгу, которая лежит под полкой с образами? В огромном большинстве случаев эта книга — Псалтирь. Запятнаны её страницы, обтёрты её углы. Но не одна грязь мозолистых рук оставила эти пятна. Тут есть капли воска, есть капли слёз, медленно падавшие на эти страницы во время долгих ночных чтений по дорогим покойникам. Не рассеянною небрежностью истрёпаны эти углы; но благоговейным переворачиванием этих страниц, быть может, многими поколениями. И при всяком чтении для чтеца, по мере его умственного и нравственного роста, ярким пламенем вспыхивал внутренний смысл того или другого речения, до тех пор для него непонятного; и с каждым чтением дороже становилась ему эта книга, лежащая под образами”.

Кажется, как непредставимо велико расстояние, — не столько в пространстве, сколько во времени, — между славянскими псалмами Мефодия и обыкновенной русской избой, где при свече или лучине мальчик вычитывает кафизмы у тела почившего отца или брата, а сельский учитель коротает путевую ночь. Но путь перед всеми — один и тот же: царская дорога ко Христу.

Несправедливо было бы не привести здесь ещё одно обобщение Рачин- ского. Отдав должное высоким поэтическим достоинствам греческой Псалтири, он продолжает: “И этот-то текст, с изумительной точностью, с вдохновенною смелостью был переложен на язык юный и свежий, но богатый и гибкий, при этом впервые вошедший в полную свою силу, и перевод этот наложил на юный язык неизгладимую печать. Язык этот сделался книжным языком великого христианского народа и до сих пор остаётся живым элементом русской речи, письменной и устной.

Самый же перевод стал одним из величайших сокровищ этого великого народа. Каждое его слово, постоянно звучащее в торжественные минуты общественного богослужения, своеобразный ритм каждого стиха, закреплённый дивными напевами прокимнов, антифонов, причастных, срослись со всеми отголосками сердечной памяти, со всеми изгибами верующей души”.

 

Продолжение следует

Предыдущая главка

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru