Наследник - Православный молодежный журнал
православный молодежный журнал
Контакты | Карта сайта

Культура

Мой Бунин


Виктор Лихоносов

 

 

Он уже лежал во временном склепе на кладбище Сент-Женевьев де Буа под Парижем, когда в покрывающейся снегом России вдруг узнали, что был в русской литературе такой писатель. Наверное, он ни за что не поверил бы накануне: о кончине его сообщит непримиримая газета «Правда». В этот день стронулось то, что магически уготовано только художнику: тело Бунина оставалось на тление в чужой земле, а душа в ковчеге его книг начала свое возвращение в родной угол, на родину, откуда никто не прилетел в Париж попрощаться и положить скорбные цветы. Через год эта светлая душа самого русского писателя в нашей литературе напитает многих, ранее не слыхавших о нем.

Мне было в эти дни начала ноября 17 лет. Я жил в Новосибирске на улице Озерной, 4. Как жаль, что я не вел дневника. Что мы с матерью делали в те дни, кто заходил из соседей, как прошли праздники? Потом мне так важно было все это. Уже снежок сыпался под утро, в стайке пахло коровой, вся низина до станции забелела отрадной зимой. А в Париже «...день был чудесный, и когда мы ехали уже мимо лесов, то все вспоминалось: «Лес точно терем расписной, лиловый, золотой, багряный»... — и меня как-то успокаивало, что это осенью в такой солнечный день, какой он особенно любил...»

Спустя 14 лет я прочитаю в книге А. Бабореко письмо Веры Николаевны Буниной, ту «великую жалобу», которая в святцах нашего бытия расписана для каждого; письмо очень большое, о многом и о том, что «все было насыщено одним чувством скорбной любви... что все в горе, а не только жалеют меня...», как «приходили и небогатые люди приносили деньги, моя помощница, в которой Иван Алексеевич души не чаял, принесла мне пятьдесят тысяч, она копит на памятник своему мужу...»

Что толкнуло меня после урока литературы подойти к учителю и спросить: кто такой Бунин? почему он умер в Париже? Вопрос был туговатый, и учитель ничего ясного мне не сказал. А может, и не захотел. Но те минуты в классе у доски я запомнил на всю жизнь. Неужели у меня было предчувствие, что И. А. Бунин сыграет в моей судьбе огромную роль?

Через год после его смерти К. Федин проронит несколько слов на II съезде: «Не достало сил большому русскому писателю Ивану Бунину вернуться на родину...» Все помню. В декабре 54-го бураны покрыли Кривощеково на две недели, трамвайные рельсы заметало сугробами, из деревень не приезжали на базар, почта затормозилась. Наконец принесли «Литературную газету». Этот номер с речью К. Федина я увез с собой на Кубань, долго хранил. А первый рассказ прочитал в «Огоньке». Зашел как-то в библиотеку на улице Станиславского, попросил свежие журналы. «Отец мой был похож на ворона», — так начинался рассказ Бунина. Еще через год продавали уже первую книгу Бунина, и в предисловии называли великого писателя только «даровитым художником слова». Но чуть раньше мой друг Ю. Назаров, студент Щукинского театрального училища, купил в Москве на Арбате шеститомник Бунина издания 1915 года и привез мне. Опять был холодный декабрь, матушка топила печку, я сидел у окна за столом, читал воспоминания о Чехове. Последний абзац на 313 странице я буду перечитывать много раз в последующие годы. «Последнее письмо я получил от него в середине июня, десять лет назад, живя в деревне. Оно было коротко и, как всегда, почти шутливо; между прочим, в нем сообщалось, что чувствует он себя недурно, что для него заказан белый костюм,.. Четвертого июля я поехал верхом в село на почту, забрать там газеты, письма и завернуть к кузнецу перековать лошади ногу. Был жаркий и сонный степной день с тусклым блеском неба, с горячим, южным ветром. Я развернул газету, сидя на пороге кузнецовой избы, — и вдруг точно ледяная бритва полоснула мне по сердцу...»

Как дорог мне тот зимний вечер! Мне было девятнадцать лет, матушке сорок два. Шестой том и сейчас передо мною, и страница 313 со строчками о Чехове освещена, кажется, тем же зимним светом и тайно хранит память о том, кто читал ее почти полвека назад на улице Озерной в доме № 4. Быстро и незаметно кончилась моя сибирская молодость. То были последние полгода моей жизни на левом берегу Оби, в Новосибирске.

Еще через год я читал неизвестного Бунина на юге. И эти дни осени в казачьем городе тоже хотел бы вернуть. Рад бы снова ходить в книжный магазин и спрашивать однотомник. Я только-только поступил в институт, начались занятия и вскоре всех отправили в колхоз на уборку урожая, а меня не взяли из-за простуды, и я жил один в общежитии возле сквера. В самом городе была тогда такая же тишина, как и на окраине. Я ходил туда-сюда по улице Красной и за день сворачивал в книжный магазин раза три: все казалось, что книгу уже получили и спрятали под прилавок. Но в том году за Буниным не гонялись, его еще никто не знал. «Литературная газета» оповещала на 1-й странице о содержании книги; я ждал не «Деревню» и «Суходол», а вещи эмигрантские, неизвестные: «Митину любовь», «Легкое дыхание», «Лику». Спустя сорок дет я достаю этот том, раскрываю: портрет Бунина в профиль — бородка клинышком, немного сердит; на титульном листе крохотный рисунок: лошадка тянет телегу по косогору; на обороте листа фамилия П. Л. Вячеславова (составителя), которому я года через два напишу. Не сразу, а только 28 октября написал я на чистом листе (за фотографией) что-то такое и лет через 15 густо зачеркнул все — чего постеснялся? Стоила книга 11 рублей 85 копеек, а после хрущевской реформы цена сократилась в десять раз: 1 рубль 80. Тираж 300 тысяч!

Стоял легкий ясный день, никогда не забуду, как я вышел счастливый из книжного магазина, несколько раз по дороге к Екатерининскому скверу разворачивал тяжелый том, наконец выбрал в сквере скамейку, сел просмотреть оглавление, но прежде прочитал на 551 странице начало повести «Лика»: «Те весенние дни моих первых скитаний были последними днями моего юношеского иночества.» Так это же наверное про меня? — пронеслось в моей душе. Это было про самого Бунина (чего он не признавал и обижался), и было это давно.

Было удивительно, что всего три года назад умер этот русский кудесник в Париже. В южном городе еще жили его ровесники, современники, немало было таких, кто скорбел по золотой старой России. Да и в Париже еще не исчезла родовитая Русь. Бунин зародил во мне интерес к русской эмиграции.

Весной 1961 года вдруг получаю я дар из Парижа, из той квартиры на улице Жака Оффенбаха, где Бунин умер. Всему виной был П.Л. Вячеславов, которому писал я несколько раз. А он, как выяснилось после, цитировал мои строчки в письмах к вдове писателя Вере Николаевне. В Париже она подписала мне свою книгу «Жизнь Бунина». Я заканчивал институт и мечтал скрыться в какой-нибудь деревне на Орловщине, поближе к бунинским родословным местам. Тут еще присылает Вячеславов вырезку из газеты «Вечерняя Москва» с рассказом Бунина «Косцы». Средняя Россия, земля моего отца и матери, и дедов, ветхозаветная русская речь последних стариков! Литература усиливала мою наивность. Но что делать: я переживал тоже, что и автор, давно не бывавший дома. «Это было давно, это было бесконечно давно, потому что та жизнь, которой все мы жили в то время, не вернется уже вовеки.» В стране Советов никто написать так не мог. Старую Россию забыли.

И вот я помню грустные дни предстоящего прощания с вольницей, помню, как однажды подали мне на почте бандероль — действительно привет из какой-то забытой жизни: «В. Муромцева-Бунина. Жизнь Бунина. Париж.1958.» В предисловии благодарность Софии Прегель, баронессе Людмиле Врангель и Александру Бабореко. Все было прелестно своей дальностью, загадочностью. И старомодные «ять» и «ер» в надписи: «Многоуважаемому Виктору Лихоносову съ пожеланиемъ побывать въ нашихъ местахъ. Парижъ, 9 марта 1961 года».

Сохранилась записная книжка, в которой я подыскивал слова благодарности и, что таить, воображал, как меня будут читать в Париже. Я написал только несколько строк и чего-то ждал. 12 апреля вышел на улицу Красную, купил возле художественного музея «Литературную газету», сложил вчетверо и обошел с нею полгорода. Возвращаясь в общежитие, зачем-то свернул в Екатерининский сквер, сел на ту самую скамейку и от нечего делать развернул газету. На последней странице робко поместился коротенький столбик с заголовком: «Памяти В. Н. Муромцевой -Буниной...»

О Бунине легче всего писать его же словами. Нет в русской литературе писателя, который бы, не прячась за выдуманных героев, так не боясь посыпал перстью тайны свои, чувствовал себя постоянно в просторе веков и не студил язык свой мертвой водою.

«...Длинное море — бессонные ночи мои!» — так сказал, кажется, Иоанн Златоуст. И такое же «длинное море» — каждая ночь моя теперь: не сплю, задыхаюсь, иногда добираюсь с постели до письменного стола... потом опять постель — что-нибудь писать, а больше всего думать, думать — и тупо дивиться: как же это так — вот-вот ложиться в могилу?!! «И царь Давид состарился и вошел в лета, и не мог согреться, сколько ни одевали его... и положили с ним девственницу, дабы согрела его, и он не познал ее...» Все это вполне мое... Сижу (точнее сказать. двадцать часов в сутки лежу) в своей комнате по своей просто младенческой слабости и потому, что астма моя душит меня все чаще и беспощадней, а артрит правой ноги довел мои передвижения от постели до письменного стола до постыдных жалких скачков, до подпрыгивания на левой ноге, да и то при помощи костыля. А все-таки «сочиненьица мои меня еще и до сих пор занимают», как писал Петрарка в старости...»

Когда подумаешь, что это было в чужом Париже, что прямой наследник Пушкина, Толстого, мудрым трехсотлетним вороном живший свои 83 года, медленно расставался с зорями и ночами, а в это время в России какой-нибудь безграмотный литературный булыжник крошил черепа свежих молодых дарований (под видом «чистоты наших советских рядов») в Краснодаре или кучка «кавалеров золотой звезды» в Москве лгала о беспаспортных нищих колхозниках и заедала вранье в Доме литераторов цыплятами-табака. Гнев самого Бунина в «Окаянных днях» расстраивает душу. Не будет больше таких писателей никогда, как не будет и старой России.

В русских летописях слышался мне особый и такой родной напев речи, ее протяжный склад. И вот у Бунина;

«...На громадных запертых воротах монастыря, на их створах, во весь рост были написаны два высоких, могилыю-изможденных святителя в епитрахилях, с зеленоватыми печальными ликами, с длинными, до земли развернутыми хартиями в руках: сколько лет стоят они так, сколько веков уже нет их на свете? Все пройдет, все проходит, будет время, когда не будет в мире и нас, — ни меня, ни отца, ни матери, ни брата, — а эти древнерусские старцы со своим священным и мудрым писанием в руках будут все так же бесстрастно и печально стоять на воротах...»

Ни Пушкин, ни Толстой не написали просто, одной душой, кротко и с покаянием в голосе о матери: «С матерью связана самая горькая любовь моей жизни. Все и все, кого мы любим, есть наша мука, — чего стоит один этот вечный страх потери любимого! А я с младенчества нес великое бремя моей неизменной любви к ней, — к той, которая, давши мне жизнь, поразила мою душу именно мукой, поразила тем более, что в силу любви, из коей состояла вся ее душа, была она и воплощенной печалью: сколько слез видел я ребенком на ее глазах, сколько горестных песен слышал из ее уст!

В далекой родной земле, одинокая, навеки всем миром забытая, да покоится она в мире и да будет вовеки благословенно ее бесценное имя. Ужели та, чей безглазый череп, чьи серые кости лежат теперь где-то там, в кладбищенской роще захолустного русского города, на дне уже безымянной могилы, уже ли это она, которая некогда качала меня на руках?..»

Над бунинскими страницами не размышляешь, ничего там не отгадываешь, а покорно живешь вместе с ним теми чувствами, которые, кажется, рассеяны вокруг неуловимой душой тысячелетнего человечества, таинством засыпанных песком цивилизаций, горним приветом кротости, и, когда обрывается в рассказе строка, длинный млечный свет зерен тянется над тобой, дымится бесконечной печалью и очарованием. У Бунина всегда на горизонте жизни колеблется марево. Постоянное скитание души по срокам времени, расставание с ними, потом расставание со старой императорской Россией, утешение в вечности сухой Розы Иерихона — вот Бунин, которого мы закутали в дифирамбы о его «парчовой прозе».

Одиночество души, будто на созерцание божеской красоты и опадание желтым листом всего сущего и любимого сотканной, еще одна просека в писаниях Бунина.

Он не понят теми, кто свои чувства отстраняет, чтобы поскорее схватить поверхностные прелести жизни.

Ему было тяжело жить, потому что «день каждый, каждую годину» он с младости принимал как Божии мгновения, и словно вытягивался душою в века утомившиеся и в века неведомые. Таких дрожащих струн в нашей литературе прежде не звучало.

А как он плакал по России! Кажется, если когда-нибудь перевезут его прах на Орловщину, рассыпчатые его косточки вскрикнут: «Поздно хватились! Горькую разлуку вы нам дали». Бунин и в свои 130 лет не прощает сокрушителей кровли.

Люблю его «Несрочную весну», «Косцов». «Холодную осень», где на последней странице мгновенно блеснет и погаснет нечто близкое мне: «...Встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Екатеринодар. Ехали мы туда с ним и его племянником, мальчиком лет семнадцати, тоже пробиравшимся к добровольцам, чуть не на две педели, — я бабой в лаптях, он в истертом казачьем зипуне, с отпущенной черной с проседью бородой, — и пробыли на Дону и на Кубани больше двух лет».

«Лику» я перечитывал на затоне, храню эту брошюрку как реликвию: на обложке близ лошади сидит страдающий влюбленный юноша, похожий на автора. Помню, кому читал «Митину любовь и часто при встрече цитировал первую строчку: «В Москве последний счастливый день Мити был девятого марта».

Тогда еще не рассекалось искусство диссидентщиной, молодые писатели молились на гордых старых мастеров, еще «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени» затмевали интерес к разоблачительным романам с «гулаговским» стилем, намеками на власть и прочее, и изящный Бунин как раз и ввел поклонников в свою старомодную усадьбу. Это было время, когда в Ялте жила еще Мария Павловна Чехова и говорила К. Паустовскому: «Вот лежит спичечный коробок, и я знаю, что это коробок Антоши. Умру, и коробочек этот исчезнет.» Тогда мы не предполагали, что станем свидетелями разворовывания писательских усадеб, Эрмитажа, библиотек. исторических хранилищ и самой России. Слова Бунина о том, что наступят дни, когда никто не будет иметь представления о прежней России, сбылись. И почти никто не будет жалеть, что ее снова ведут на Голгофу, и — о горе! — неужели никто не заметит разницы между кощунственными «прогулками с Пушкиным» диссидента и записью Бунина: «Помню жуткие, необыкновенные чувства, которые испытал однажды (в молодости), стоя в церкви Страстного монастыря возле сына Пушкина, не сводя глаз с его небольшой и очень сухой, легкой старческой фигуры в нарядной гусарской генеральской форме, с его белой курчавой головы, резко-белых, чрезвычайно худых рук с костлявыми, тонкими пальцами и длинными, острыми ногтями...».

В 50 -е годы Бунин пришел к молодежи с «Митиной любовью» и «Жизнью Арсеньева», а в эпоху «нового мышления» — с «Окаянными днями». Мы, жившие в несвободное время, счастливее нынешних птенцов, потому что слышнее было эхо погибших звуков великой России. В книгах Бунина — последнее восхищение отчим домом, который тысячу лет строили предки. Бог послал нам его в литературе словно для того, чтобы он грустно пропел о разлуке с родимым порогом. Мальчиком (в 14 лет) он написал, испытав одиночество вдали от отцовского поместья:

 

За Ельцом есть село,

Что Озерками звать.

На крутом берегу

Перед прудом большим

Все любуется в нем

Старый дом наш большой

Там отец мои родной.

Меня манит рукой.

Там сестра, там мой брат,

Там все милые мне...

 

Мне мистически все кажется, что и нынче душа его, покруживши над парижским предместьем, перелетает на Орловщину и тоскует там над родовыми гнездами в Каменке, Бутырках и в Озерках.

 

2000

← Вернуться к списку

115172, Москва, Крестьянская площадь, 10.
Новоспасский монастырь, редакция журнала «Наследник».

«Наследник» в ЖЖ
Яндекс.Метрика

Сообщить об ошибках на сайте: admin@naslednick.ru

Телефон редакции: (495) 676-69-21
Эл. почта редакции: naslednick@naslednick.ru