Культура

Хотите понять Россию? Читайте Бориса Можаева

К 90-летию писателя

 

В принципе, он и сейчас мог бы ещё быть с нами. И девяносто лет, стукнувшие 2 июня, были б вполне по плечу человеку крепкого крестьянского корня, флотской закалки, полученной в юности. Отлично можно себе представить старика высокого роста и высокого лба, с густой седой бородой и умным цепким взглядом… Мало кому удаётся стареть красиво, благородно, словно просветляясь лицом – Можаеву удавалось. Это отметил ещё Солженицын в своей статье на смерть друга – когда он, Можаев, ушёл от нас 17 лет назад, в 96-м.

 Хотя – чем бы могли порадовать эти годы его, прирождённого и убеждённого «деревенщика», автора незабываемых «Мужиков и баб», «Живого» и прочих романов-повестей о крестьянской жизни минувшего века, а помимо того - целого массива публицистики, посвящённой сельскому хозяйству и экологии? Тем, что принудительная коллективизация - «Великий перелом» (хребта русского народа, по Солженицыну) ныне уже и вполне «просвещёнными патриотами» стала по умолчанию считаться чем-то пускай и тяжёлым, но совершенно необходимым, а потому простительным этапом «модернизации»? Тем, что беспробудное, беспросветное иго советской бюрократии, давившей в зародыше всё живое, нестандартное, хоть сколько-нибудь выдающееся, теперь едва ли не поголовно воспринимается вполне ностальгически? Что северная и «нечерноземная» деревни по-прежнему покинуты, люмпенизированы, «не вписаны в рынок»? Что мы-таки вступили в ВТО и теперь покорно ждём окончательного удушения своего сельхозпроизводителя?

 Но смиренно ждать «будь, что будет» стыдно только тем, кто не «делал, что дОлжно». Можаев – сделал на своём месте и в своё время всё, что ему было должно, исполнив этот самый «долг, завещанный от Бога». Разве что последний роман, «Изгой», дописать не успел - тот, что тематически продолжает «Мужиков и баб», знаменитую его дилогию-эпопею, чью вторую книгу опубликуют только во время перестройки, ибо подобного про коллективизацию и вызванный ею крестьянский мятеж не мог себе позволить никто. (Да и первая-то, показавшая ту же деревню во время нэпа и не принятая ни в один из журналов, вышла чудом, при призывах Московской писательской организации рассыпать набор.)

 Но прежде славу принесёт ему «Живой» («Из жизни Фёдора Кузькина») – повесть, на свой страх и риск опубликованная в «Новом мире» Твардовским. «Первым правозащитником» назовут потом беспаспортного колхозника Кузькина по прозвищу Живой, что сумеет бросить вызов властям предержащим и добиться-таки отмены своего рабского положения ещё до хрущёвской «вольной». Любимов поставит по «Живому» на Таганке спектакль, который запретит к выходу мадам Фурцева; увидят его зрители только через долгих двадцать лет…

 Напишет он и о городском провинциальном житье-бытье – про то, как простой обыватель, «зубной техник и член домкома» по фамилии Полубояринов по почти анекдотическому поводу вступит в схватку со всемогущей бюрократией местного розлива; эта повесть-шутка «Полтора квадратных метра» возмутит тов. Андропова (интересовались литературой тогда наши вожди, ничего не скажешь!) и вызовет его гневное вопрошение «де, мол, долго ли будет этот писатель глумиться над нашей действительностью!..»

 Просто удивительно, как прошла тогда в печать «История села Брёхова, писанная Петром Афанасиевичем Булкиным» - где вся советская история колхозного крестьянства будет преподнесена в ключе уже даже не сатирическом - комедийном, так что все драмы и трагедии предстанут действами прежде всего фантастически нелепыми, каковыми в первую голову и являлись…

 Можно сказать без сомнения: если хочешь действительно что-то понимать в России, всерьёз разобраться с переломным в её судьбе ХХ веком – не обойтись тебе никак без прозы деревенщиков, крестьянских детей, впервые взявших слово в литературе и впервые сказавших о своём народе изнутри, а не извне. Без Белова, Распутина, Астафьева, Шукшина; без Абрамова, Яшина, Носова, Екимова и так далее (много там талантов, никак не меньше дюжины наберётся). И без Можаева, разумеется, который всегда немного особняком: демократ среди почвенников и патриот среди всемирно отзывчивых…

 Здорово, что есть возможность пересмотреть старые наивные советские фильмы «Хозяин тайги», «Предварительное расследование» - с Золотухиным (милиционером Серёжкиным), с Высоцким, попутно отметив, что созданы они по ранним, «дальневосточным» можаевским повестям, ознакомиться с коими тоже отнюдь не грех.

 Или раскрыть, скажем, «По дороге в Мещеру», и с первых же строк: «Она проходила мимо нашего села и называлась столбовой дорогой, большаком, Касимовским трактом, Крымкой, Владимиркой, Муромской дорогой…» заворожиться ширью, проникнуться грустью этого незатейливого вроде бы очерка…

 А там и больше: окунуться в стихию «Мужиков и баб», со всей их полифонией, «крестьянским хором», нескончаемым диалогом безымянных персонажей из толпы или залов собраний, с байками, хохмами, анекдотами, песнями, поговорками, ритуалами, обычаями, драгоценными приметами времени… Осознать, как всё с тех пор оскудело и измельчало, чего мы теперь лишены (нет, - чего нас лишили!). А потом взять незаконченного автобиографического «Изгоя» и с горечью догадаться, что отец главного героя, сгинувший в лагере на Дальнем Востоке (тот уже заброшенный лагерь хоть одним глазком мечтает увидеть сын), - это и есть один из центральных персонажей «Мужиков и баб», незабвенный Андрей Иванович Бородин, прототип отца Можаева. Стало быть, уцелевшему в описанном мятеже на Рязанщине - не уцелеть после, в тридцатые…

 Раздавлен безжалостной историей Можаев-старший, но есть зато его образ в литературе, запомнился, как запомнились и Фёдор Кузькин, и старица Прошкина, и Булкин, и Полубояринов, и другие разнообразные персонажи – свидетели и свидетельства великой и ужасной эпохи. Остались, к счастью, нам на память.

 Но имеется ещё, отметим напоследок, и литературный образ самого их создателя – Бориса Андреевича Можаева. И не об «Изгое» тут речь – речь уже о солженицынском «Красном колесе», где с него списан главный крестьянский герой эпопеи – Арсений Благодарёв. «Живое воплощение среднерусского мужичества» - назовёт Можаева Солженицын и добавит: «С живого легко, легко писалось».

 Что ж, помянем ушедших, заглянув в эти книги. Лучшего, пожалуй, тут и не придумать…

Дарья Валикова

 Впервые опубликовано в журнале «МОЛОКО»

← Вернуться к списку