История и мы

Война и москвичи. Торговля

Андрей Кокорев, Владимир Руга

 

Очерки городского быта 1914—1917 гг.

 

ГЛАВА 3.

 

“Москва, по-видимому, не собирается скоро начать голодать”, — утверждал автор заметки “Избыток мяса”, опубликованной 12 августа 1914 года в газете “Раннее утро”. Один, но красноречивый факт подкреплял этот неуклюже сформулированный тезис: из 5685 быков, доставленных на площадку скотопрогонного рынка, в продажу поступило менее половины — из-за падения цен на мясо.

На той же странице газета сообщала о явлении другого рода. В корреспонденции “Протест против мародеров” описывалось происшествие на Смоленском рынке. Покупатели, возмущенные внезапным увеличением в 2—3 раза цен “на огурцы и другие продукты первой необходимости”, едва не побили торговцев. Разъяренные москвичи, выкрикивавшие: “Кровопийцы!”, “Креста на вас нет!”, “Последнюю шкуру готовы содрать!” и т. п., окружили спекулянтов. Последним не оставалось ничего иного, как забираться на возы и звать на помощь. Только вмешательство полиции предотвратило погром.

Что же происходило в торговой жизни Москвы, если в один день случилось два столь разных по характеру события? Неужели война так скоро повлияла на состояние сельского хозяйства, что уже на ее первом месяце в глубоком тылу цены на продукты начали резко повышаться? И что, наконец, делали власти, чтобы стабилизировать положение? Попробуем во всем разобраться по порядку.

Начнем с констатации того факта: из-за войны все зерно урожая 1914 года, а с ним и другая сельскохозяйственная продукция остались в России. В русском обществе никто не мог даже предположить, что страна когда-либо начнет испытывать недостаток в продовольствии. Напротив, все политики и публицисты в один голос предсказывали неминуемое и скорое наступление голода в Германии.

Другое дело, что война не могла не потрясти денежную систему. Однако и по этому поводу никто не собирался впадать в уныние. 2 августа 1914 года газета “Утро России” писала:

“Война стала фактом и не замедлила отразиться на состоянии нашего денежного рынка. Мы вправе с гордостью сказать, что благодаря предусмотрительной политике нашего финансового ведомства и банков краткосрочного кредита война не застала нас врасплох, и мы находимся в лучшем состоянии сравнительно с нашими противниками. (...)

Надвигавшиеся с быстротой курьерского поезда события не замедлили от-разиться на психологии денежной публики, которая устремилась в банки и с лихорадочной поспешностью начала снимать со своих счетов свободные принадлежавшие ей суммы. Таким массовым востребованием вкладов банки должны были быть поставлены в весьма затруднительное положение, если бы им на помощь не пришел Государственный банк, открыв банкам колоссальные кредиты. Заявление Государственного банка об открытии банкам кредита, а также беспрепятственная выдача вкладов с текущих счетов подействовала отрезвляющим образом на публику, так что в конце концов уже на прошлой неделе можно было наблюдать обратное возвращение вкладов. Одновременно с востребованием вкладов у публики появилась, если можно так выразиться, золотая горячка, проявляющаяся в том, что легкомысленная и легковерная часть публики устремилась в кассы Государственного банка для обмена бумажных денег на золото; но уже 25 июля законом, введенным в порядке 87 статьи, был прекращен обмен государственных кредитных билетов на золотую монету. (...)

Мы должны отметить, что благодаря полезным и своевременным мероприятиям Государственного банка наш денежный рынок, а также нормальная жизнь кредитных учреждений, нарушившаяся несколько последними событиями, начинает приходить в прежний порядок”.

Кроме оптимистического настроя автора публикации обратим внимание на два важных обстоятельства. Во-первых, отмена “золотого” рубля. В свое время введение золота в качестве обеспечения рубля сделало его одной из самых устойчивых валют мира. Теперь этому пришел конец. Во-вторых, поступление на рынок огромной массы бумажных денег. Не надо быть маститым экономистом, чтобы понять: механизм инфляции запущен. Вряд ли ого-родники, торговавшие на Смоленском рынке, читали Адама Смита вкупе с трудами Карла Маркса и Туган-Барановского, но они наверняка помнили, как во время русско-японской войны стремительно дешевели деньги. Поэтому нет ничего удивительного, что цены поползли вверх.

Бороться с инфляцией правительство решило административными мерами. Местные власти получили право устанавливать фиксированные цены (“таксу”) на продукты и товары первой необходимости. В Москве каждую неделю стали выходить особые справочные ведомости “с предельными расценками”, утвержденными градоначальником.

И всё-таки с начала сентября 1914 года тема непрерывного роста цен начинает главенствовать в разговорах москвичей. В газетах первая заметка под названием “Вздорожание продуктов” была опубликована 5 сентября в “Утре России”. Она была посвящена ценам на куриные яйца. В начале войны из-за прекращения вывоза в Германию стоимость десятка яиц упала до 16 коп., но 2 сентября их уже продавали по 24 коп. за десяток. При этом публику уверяли, что рост цен связан с началом экспорта продовольствия в Англию. А вот покупатели были убеждены, что все дело в сговоре торговцев.

Полтора месяца спустя предметом обсуждений стало подорожание мяса. В розничной продаже вместо 21 коп. за фунт пришлось платить 22. Это про-изошло из-за сокращения поставок скота: вместо обычной нормы в 6—7 тысяч голов в Москву стало поступать в среднем 2500.

18 ноября 1914 года на заседании Московской городской думы обсуждалось обращение Московского биржевого комитета пищевых продуктов и винной биржи. В нем содержался призыв принять меры к обеспечению населения Москвы коровьим маслом, с поставками которого начались перебои. Биржевики сообщали, что Вологодский район, снабжавший Москву маслом, поражен неурожаем кормов, а в Сибири, где из-за прекращения экспорта масло имеется в изобилии, оно подвергнуто реквизиции . И, несмотря на повышение цен, скоро масла в Москве в розничной продаже не будет. Даже столпы молочной торговли, крупнейшие московские фирмы — Бландовых и Чичкина, вынуждены “отказывать покупателям в отпуске коровьего масла”.

Интерес представляет само обсуждение грядущего “масляного голода”, превратившееся в почти неприкрытую критику царского правительства. Так, гласный П. И. Булатов заявил, что много масла вывозится в Швецию, а оттуда — “неизвестно куда, но Дума знает куда”. Для аудитории намек вполне понятен: “туда” — значит, в Германию. Н. И. Астров указал на странные противоречия: масло находится под реквизицией, но при этом вывозится за границу. И зачем на масло установлена реквизиция, если оно не входит в солдатский рацион и в армию его не поставляют? Н. В. Щенков обратил внимание на то обстоятельство, что от реквизиций освобождено масло, закупленное некоторыми иностранными экспортными фирмами.

Городская дума единогласно постановила обратиться к правительству с предложением о прекращении экспорта и освобождении от реквизиции масла, предназначенного для снабжения населения.

В “Утре России” отмечалась наблюдающаяся за последнее время дороговизна таких продуктов, как мясо, молоко, масло и рыба.

“Повышение цен, однако, не ограничивается этими продуктами и захватило почти все предметы потребления. Причины вздорожания различны по отношению к тому или иному продукту. Так, например, повышение цен на рожь и пшеницу объясняется недостатком их подвоза в Москву. В Сызрани, в Моршанске, в Саратове и других местах лежат большие залежи хлебных грузов, которые не могут быть подвезены в Москву из-за недостатка подвижного состава и перегруженности Сызрано-Вяземской ж. д. Вчера московская хлебная биржа обратилась к порайонному комитету с ходатайством о срочном наряде вагонов под хлебные грузы, но что из этого будет, пока неизвестно.

Значительное повышение цен за последние дни последовало на яичный товар — около 4 р. на 1000 штук на все сорта. Это повышение находится в связи с усилившимся экспортом яиц через Швецию в Англию, куда в настоящее время двинуты крупные партии. Недостаток подвоза яиц в Москву также объясняется расстройством железнодорожного движения.

Сильно вздорожали все бакалейные и колониальные товары, особенно те их них, которые идут из-за границы. За последнюю неделю цены на такие продукты, как кофе, какао, сардины, перец и пр., вскочили на 30—40%. Очень подорожал рис — на 2—3 р. в пуде.

Апельсинов и лимонов нет совсем в продаже; остатки лимонов продаются по 45—50 р. за ящик в 300 штук в оптовой цене. Мандарины также на исходе и продаются только десятками по 1 р. за 10 штук. Недавно в Москву попало 5 пудов персидских мандарин и их прямо “выхватывали из рук”. Некоторые из фруктовых фирм отправили своих доверенных в Японию и в Персию за апельсинами и лимонами. В Сухуми и Батуми этих товаров оказалось ничтожное количество, и все они были потреблены на местах.

С яблочным товаром цены повышаются медленно, и вчера, напр., он был не выше прошлогодних за этот период времени, но ввиду того, что выход яблок в этом году оказался чрезвычайно неустойчивым в смысле хранения, к Рождеству ожидается новое повышение и на эти товары”.

Итак, осенью 1914 года в быт москвичей прочно входят такие понятия, как “вздорожание” и “такса”. Попытки торговцев удержать прежнюю норму прибыли путем повышения цен пресекаются административными мерами. Стоило полиции зафиксировать в протоколе факт продажи “таксированных” продуктов по более высокой цене, как сразу следовало довольно суровое на-казание. Первым, кто испытал это на себе, быш некий Павел Галкин. За про-дажу на Конной площади огурцов по завышенной цене градоначальник при-говорил его к месяцу ареста.

В остальном московская торговля сохраняла свой оживленный характер, а на некоторые товары война неимоверно усилила спрос.

В магазине стальных и хозяйственных вещей придворного поставщика Брабеца (Петровка, 7) уезжающих на фронт могли не только снабдить не-обходимыми дорожными вещами, но и наточить им шашки.

Желающие могли приобрести панцирь “Фортуна” (125 руб.), панцирный набрюшник (40 руб.) и такую же фуражку (30 руб.). Реклама уверяла, что эти предметы военного быта обладали массой достоинств: “Абсолютно непробиваемые шрапнельными, разрывными, револьверными пулями, осколками снарядов, штыком, шашкой, холодным оружием. Непробиваем остроконечной пулей на 500 и более шагов. Панцирь “Фортуна” имеет форму жилета, составлен из двойного ряда особого сплава овальных пластин, изолированных веществом, не пропускающим тепла, мельчайших осколков. Предохранён от ржавчины”.

Заботясь о фронтовиках, фирма Коркунова разработала особый продукт — напиток быстрого приготовления. Участвовавший в его создании известный московский врач профессор В. Ф. Снегирёв рассказывал о пользе новинки:

“Фирма Коркунова изготовила сбитень в форме небольших сухих плиток, рассчитанных так, что каждая плитка, брошенная в стакан горячей воды, даёт стакан готового ароматического сбитня. Стоимость каждой плитки — 1 1/3 коп. Каждый солдат, получив портативный маленький пакет с 15-ю плитками, обеспечен на неделю тёплым полезным напитком”.

Реалии военного времени повлияли на характер рекламы. Например, на рекламном рисунке бутылку “Боржома” поместили на пушечный лафет и снабдили надписью: “Испытанное орудие для борьбы с катаром желудка”. Откликаясь на введение “сухого закона”, фирма Шустова пропагандировала “современную новинку”, вишнёвую наливку — “Шпанку Шустова без алкоголя”. А в 1915 году та же фирма рекламировала и вовсе абсурдный напиток — безалкогольный вариант своей знаменитой настойки “Нежинская рябина”. Намёком на печальные обстоятельства, связанные с войной, звучит такое объявление: “Теперь не время тратить много на наряды, а купить недорого и практично можно только у фабриканта А. Н. Иванова. Москва, Тверская, Тверской пассаж.

Р. 8. Особенное внимание на чёрные и серые материи”.

Действительно, поводов для улыбок становилось всё меньше и меньше. В августе 1915 года вдруг разразилась так называемая “монетная неурядица”. Словно в одночасье обезумев, горожане вдруг бросились менять бумажные деньги на серебро и медь. Прекратить ажиотаж не смогли ни заявление представителя Госбанка, что нет причин для паники, ни приказ градоначальника о размене денег в полицейских участках, ни доставка большой партии монет из Петрограда. В магазинах и лавках, в трамваях скандалы не утихали: обыватели расплачивались только ассигнациями и требовали на сдачу монеты. Дело кончилось тем, что в банках ввели норму размена — 5 рублей на человека, а градоначальник подписал новое обязательное постановление, запрещавшее скупку разменной монеты. Тем не менее возникший дефицит металлических денег заставил правительство пойти на выпуск специальных марок, выполнявших роль мелкой монеты.

Какая-то часть серебряных и медных денег, превращенных москвичами в сокровища, вдруг вернулась в оборот весной 1916 года, перед Пасхой. По этому поводу газета “Время” писала: “В предпраздничные дни в небольших лавках на Сухаревской, Таганке и отчасти в Охотном ряду сдачу стали давать серебряной монетой. Низшие классы прятали серебро и медь “до конца войны”. Дороговизна и естественная потребность в деньгах заставила достать деньги из кубышек”.

В предпасхальные дни 1916 года многие из москвичей испытали самый настоящий шок: для них возникла вполне реальная перспектива встретить Светлое Христово Воскресение без куличей, пасхи, яиц. Вот что сообщала газета “Время” во второй половине марта:

“В Москве в последние дни наблюдается яичный кризис. В молочных и специальных яичных лавках вовсе не отпускают яиц. В особенности это заметно в частях, далеко отстоящих от центра. В кругах, близко стоящих к яичному делу, указывают, что отсутствие яиц является очередным предпраздничным маневром (...)

Одновременно с яичным, мясным, молочным, масляным “голодами” ожидается сахарный голод. Как уже сообщалось, в ближайшем времени ожидается реквизиция сахара. Это обстоятельство послужило основанием к прекращению выписки сахара московскими складами. Цифра вагонов с сахаром, подвозимых в Москву, главным образом из киевского района, уменьшилась в сутки с 135—140 вагонов до 25-ти. Но и это последнее количество вагонов идет на заполнение старых заказов”.

Тогда же москвичи стали получать от булочников отказы на изготовление куличей. Владельцы пекарен ссылались на недостаток пшеничной муки, дороговизну, отсутствие масла и т. д. А те, кто хотел бы испечь куличи дома, зря искали в продаже крупчатую муку. Ее не было, как у оптовых торговцев в Гавриковом пер., так и у оптово-розничных городских торговцев, в магазинах, в колониальных и городских потребительских лавках. Только люди состоятельные могли заказывать куличи и пасхи в кондитерских заведениях — по “вольным” ценам.

Подводя итог прожитого московскими обывателями 1916 года, обозреватель газеты “Раннее утро” отмечал:

“...Как-никак, а 1916 год мы встретили на более отрадном фоне обывательской жизни, чем 1917.

Вступая в 1916 год, мы еще не имели понятия о “хвостах” и даже совсем не “предчувствовали”. Была дороговизна, но не было “хвостов”. Обыватель приходил в лавку, в булочную, в молочную и получал, что ему требовалось.

К весне стали замечаться рост цен на продукты и первое появление “хвостов”.

Сначала они были “умеренных размеров”, но по мере приближения к осени они стали расти и расти. “Хвосты” получили наименования. Были хвосты “мясные”, “молочные”, “хлебные”, “яичные”, а к концу года даже “денатуратные”.

Обыватели впряглись в “хвостовую повинность”; получение предметов первой необходимости превратилось в сплошную муку. Стояние в “хвостах” повело к увеличению простудных заболеваний, а в декабре был даже зарегистрирован случай смерти при стоянии в “хвосте”. И в новый год мы вступаем при наличности “хвостов”.

10 января “Раннее утро” опубликовало такую “зарисовку с натуры”:

“Отсутствие хлеба, давшее себя чувствовать уже несколько дней, вчера приняло острую форму. Только утром часть публики была удовлетворена белым хлебом. Черного было очень мало. Но часов с 10—11 обыватели, протянувшиеся бесконечными хвостами, уныло ждали своей очереди, почти не надеясь добыть дневную порцию.

Напряженное настроение разряжалось эксцессами.

К вечеру в булочных, кафе, чайных трактирах и т. д. было чисто: хлеба ни куска.

На все сетования и вопросы волнующегося обывателя булочники хладнокровно бросали:

— Мы при чем? Нет муки. В субботу еще не то будет”.

Очевидец событий 1917 года П. А. Воробьев вспоминал пережитое: “Очереди за хлебом стояли круглые сутки, и не каждый день в булочной продавался хлеб. Я сам видел, как человек умер в очереди, люди оттащили его в сторону, не уделив ему и десяти минут времени, и снова уткнулись в спины друг другу — дома ждали голодные дети. Случаи голодной смерти уже никого не удивляли.

Однажды стоявшим впереди стало известно, что в булочной нет хлеба. Обманутая толпа стала страшной... Она ворвалась с магазин и, не найдя никого, с кем бы расправиться, побила стекла, изломала торговые прилавки. Таких погромов было немало”.

Впрочем, как это бывает в жизни, были моменты повеселее. Один из ре-портеров описал увиденную на Сретенке сценку: чтобы согреться, люди из очереди плясали под звуки губной гармошки, на которой играла одна из женщин.

В городских хрониках была отмечена новая черта в поведении москвичей. Позавтракав или отобедав, посетители ресторанов просили официантов завернуть оставшийся хлеб в бумагу и уносили его с собой. Рассказывали о компании, уплатившей по счету более 100 руб., но разыгравшей хлеб между собой. Счастливицей оказалась дама, которая без всякого смущения убрала в ридикюль доставшийся ей “приз”. “Впрочем, — сообщали газеты, — теперь хлеб дают в обрез”.

“Зато большое удовлетворение в массе вызвало распоряжение, запрещающее выпечку пирожных, тортов, печений и т. п. сластей, — отмечал корреспондент “Раннего утра”. — Вчера это распоряжение вошло в силу.

Толпа в массе торжествовала по случаю такой отмены. Хлебные хвосты, злорадствуя, острили:

— Откушались.

— Да-а. К чайку не будет. Кофеек-то без пирожного горьким покажется”.

В конце января торговцы объявили о грядущем в марте чайном кризисе. На складах запасы чая подходили к концу, а нового подвоза из Владивостока не предвиделось.

“Хлебный” кризис, разразившийся в начале 1917 года, имел целый ряд причин. С одной стороны, ситуацию определяли объективные условия: необычайно снежные метели нарушили работу и без того перегруженных железных дорог. Эшелоны с мукой просто-напросто застряли на пути к Москве. С другой стороны, роковую роль сыграли субъективные факторы: страсть к наживе владельцев московских булочных и пекарен, недостаточные усилия властей в борьбе со спекуляцией.

Газеты сообщали, что продажа муки “на сторону” превратилась в повсеместное явление. Пока москвичи тщетно ожидали хлеба у дверей булочных, муку мешками продавали с черного хода по спекулятивным ценам. По оценкам журналистов, прибыльность таких операций составляла 500—600%, в то время как прибыль, заложенная в цену хлеба “по таксе”, составляла всего 10%. Понятно, что владельцу пекарни было выгоднее сразу продать мешок муки за 75—100 руб., чем возиться с выпечкой, расходуя деньги на топливо и оплату труда рабочих.

Неудивительно, что при повсеместном распространении спекуляции мукой власти оказались практически бессильны побороть это зло. Перед градо-начальником встала неразрешимая дилемма: наказать всех булочников по строгости закона — Москва совсем останется без хлеба, продолжать бездействовать — вызывать обострение ситуации.

Изыскивая новые резервы, градоначальник постановил: с 5 февраля упразднить вслед за пирожными сдобный хлеб, сухари и баранки. Разрешены были к продаже только французские булки, ситный и ржаной хлеб. Под запретом оказались и все виды “хитрого” хлеба — слега посыпанный тмином или маком, он приобретал статус нового продукта, разрешенного для торговли по свободной цене. Например, “яблочный” хлеб, появившийся в дни кризиса на прилавках булочных, стоил немыслимые деньги — 90 коп. за фунт.

Запрет на сдобу, как неожиданно выяснилось, не только ударил по интересам булочников, но и обернулся бедой для многочисленной армии мелких служащих. Они лишились привычного дешевого завтрака, который состоял из чашки кофе (30 коп.) и бриоши или пирожка с мясом (15 коп.).

Но сильнее всего продовольственный кризис ударил по той многочислен-ной массе москвичей, которая на протяжении военных лет едва сводила концы с концами. А вот “достаточные” классы еще имели запас прочности. Так, фабрикант Н. А. Варенцов вспоминал, что даже в начале 1918 года его семья не испытывала ни малейших лишений:

“Отсутствия продовольствия и повышения цен я еще серьезно не чувствовал, так мое именьице снабжало молочными продуктами, яйцами, птицей, окороками ветчины и соленым мясом; крупа, мука, сахар, кофе, чай, мыло менялось на мануфактуру, производимую фабрикой, где я работал”.

Некоторое представление о меновой системе, действовавшей среди зажиточных москвичей, дает фельетон журналиста “Эля”:

“— Марья Степановна!

— Здравствуйте, душечка!

— Глазам своим не верю. Вы — и в театре?

— Вырвалась.

— Одна?

— Нескромный вопрос.

— Рагйои! Я хотела спросить: сам-то с вами?

— Слава Богу, нет. Отправился в дальнее плавание. За кожами. Где-то, вишь, кожи объявились.

— Как я рада за вас! Ну, как живете?

— Какая нынче жизнь! Сами знаете. Ничего нигде не достанешь... Сплошное мучение...

— Да, да... кстати, душечка, выручите. Нигде не могу достать туфель приличных. Нельзя ли по знакомству у вас в магазине раздобыть?

— В магазине ничего нет. Приезжайте ко мне... как-нибудь обуем...

— Очень, очень обяжете... Я в долгу не останусь. Знаете, мне на днях кузен из Ржева гречневой крупы пять пудов прислал...

— Гречневой! Милочка, родная, какая вы счастливица! Если бы вы мне хоть полпудика уступили...

— Ну, конечно, уступлю... Вы меня обуете, я вас гречневой кашей досыта накормлю.

— Вот хорошо. А я вам в премию сахарку могу предложить...

— Сахарку! Да это ведь восторг что такое!.. на карточке сидя, не засахаришься...

— И какой сахар-то! Этот — карточный меня просто из себя выводит... Не сахар, а булыжники, которыми мостовые мостят. Тот — пластинками, одна в одну...

— Ах, какая прелесть!.. Очень, очень благодарна вам, Марья Степановна!

— Валя с фронта прислал. У них там всего вдосталь...

— Не знаю, как вас и благодарить... Впрочем, что ж я!.. Ах, какая глупая... Хотите полпудика масла по рублю?

— Еще бы не хочу! Где же это вы умудрились?

— Железнодорожник один знакомый с сибирским экспрессом полтора пуда мне презентовал... Уж мы вот сколько времени жарим и печем... Замечательное масло...

— Возьму, обязательно возьму... А уж я, так и быть, уступлю вам сотню яиц... Да какие яйца... киевские! Иван Никитич на днях в Киеве был, там какую-то спекуляцию сделал, ну и прихватил с собой три ящика яиц(...)

На сцене в это время изображались переживания населения, засевшего в осаждённой крепости. Размалёванные статисты из-за картонных стен протягивали исхудалые руки и жалобно вопили.

Мария Степановна скорбно взглянула на Нину Петровну.

А Нина Петровна, откликаясь на этот взгляд, со вздохом молвила:

— Всё равно как мы с вами, несчастненькие...”

Этот фельетон был опубликован 23 февраля 1917 года. В тот день в Петрограде началась Февральская революция.

 

Окончание следует

Впервые опубликовано в журнале «Наш современник»

 

 

← Вернуться к списку