Путешествуем вместе

Утром под наблюдением трёх лосей, стоящих на краю подступающей пря­мо к дому Василия Данилюка тайги, загрузили на широкую платформу снегохо­ды и сани. Расселись по машинам и поехали к озеру Биг-Лэйк. По обочинам ещё несколько раз видели сохатых, флегматично обкусывающих кончики веток.

Съехав на лёд, прицепили к снегоходам сани, загрузили в них снаряже­ние, провиант, канистры с бензином и помчались по укатанному собачьими упряжками тракту между высоких стен густого, по большей части хвойного, леса в глубь промороженной насквозь Аляски. Провожатые махали вслед шапками до тех пор, пока наш караван не скрылся за деревьями. В такие ми­нуты радостное ожидание — что там впереди? — всегда немного омрачается грустью от расставания с людьми, ставшими почти родными.

...Чем ближе к Полярному кругу, тем глубже снежный покров. Особенно глубок он в распадках и котловинах — намело ветрами. На водоразделе его заметно меньше. Наверное, поэтому по гребням увалов так много парноко­пытных. Как-то, выворачивая из-за туполобого утёса, чуть не врезались в ло­сиху. Увязая по брюхо в рассыпчатом снегу, она едва успела освободить до­рогу. Тяжело дыша, повернула голову и посмотрела на нас с укоризной: мол, поосторожней, ребята!

Село Руби, вытянувшееся на правом берегу реки Юкон, оказалось до­вольно большим и благоустроенным. Население смешанное. Преобладают алеуты и эскимосы (они по большей части полнотелы, медлительны), есть и индейцы атабаски и тлингиты (эти худощавы, резковаты и менее дружелюб­ны, к тому же многие пьют).

Здесь, наконец, заправили под завязку и баки, и канистры. Мы, а в осо­бенности водители снежных мустангов, были счастливы. Чтобы не искушать себя соблазном заночевать в тепле обустроенной “жилухи”, Костя сразу под­дал газу, и мы помчались по обрывистому берегу мимо занесённых снегом домов. Лагерь разбили у высокого скалистого мыса, обрамлённого остроко­нечными елями. Солнце скрылось как раз тот в момент, когда мы натянули палатки. Но обугленный горизонт ещё долго тлел в огне заката.

Закованный в лёд Юкон, беспрестанно собирая притоки, продолжал раз­даваться вширь. Горы отступили, их очертания смягчились. Там, где река прорезала очередную холмистую гряду, скалистые берега вздымались на 100-120 метров. С последней сглаженной цепи открылась унылая панорама: покрытая снегом пустыня, оживляемая одинокими монахинями-ёлочками, об­нажёнными лиственницами, тонконогими берёзками. Все они какие-то суту­лые и корявые. Растут, бедные, заваливаясь в разные стороны, с трудом удерживаясь корнями за мягкую, сейчас заиндевевшую, моховую подушку. Но не будь этих отважных первопроходцев, некому было бы готовить почву для наступления высокоствольных лесов.

Снега всё глубже. Лоси уже еле ходят — проваливаются по грудь. Сдела­ют несколько шагов и останавливаются, чтобы отдышаться.

Сегодня добрались до “перекрёстка”: места соединения северной и юж­ной веток тракта. Объединившись в одну, он покидает долину Юкона и уст­ремляется прямиком к Тихому океану. Лес практически исчез. Если и встре­чается, то небольшими куртинками. Совершенно лысые, накрытые белыми холстинами, кряжи кажутся безжизненными, но строчки и ямистые траншеи выдают присутствие зверей: зайцев, горных баранов, песцов, овцебыков. Есть даже сохатые. Правда, непонятно, чем они тут питаются.

От мороза и резкого ветра, сбивающего дыхание, из глаз постоянно те­кут слёзы. Они замерзают на усах, бороде, стягивают рот. Меховая опушка капюшона, брови, ресницы сплошь в искристом куржаке.

Достигнув морского побережья и проехав вдоль него километров шесть­десят, встали на ночёвку. Не успели обустроиться, как при ясном небе на нас с гор обрушилась клубящимся валом пурга. Она словно караулила нашу груп­пу — нагрянула сразу, как только освободили от снега площадку и принялись разворачивать палатки.

Ужин готовили внутри палатки, подпирая спинами рвущиеся от яростных порывов капроновые скаты. От заправленной бензином горелки в палатке вскоре стало трудно дышать. Приходилось периодически приоткрывать полог и запускать свежий воздух, сдобренный вихрями снега.

Разбушевавшийся буран то выл голодным волком, то по-разбойничьи свистел, то стонал, как раненый медведь. Ночь тянулась бесконечно... В го­лове каждого крутились тревожные мысли, невольно проигрывались худшие варианты. Но к утру ветер выдохся, подутих. С трудом пробившись наружу, принялись откапывать палатки, — из снега торчали одни оранжевые макуш­ки. К счастью, обещанный сорокаградусный мороз миновал эти места. Наш метеоролог Николай Коваленко, ежедневно фиксируя всевозможные метео­параметры портативной метеостанцией, ни разу не зафиксировал темпера­туру ниже 32 градусов. Сегодня — минус 21. Сказывается близость океана. В континентальной части всегда значительно холодней. Ветер при порывах достигал 25 метров в секунду и пронизывал до костей.

База первых золотоискателей — Ном, по северным меркам довольно боль­шой посёлок. Своим появлением он обязан золотой лихорадке, охватившей Аляску, точнее — полуостров Сьюарда, в самом конце XIX века, когда в ручье Энвил-Крик шведы обнаружили несколько золотых самородков. Золотоносный полуостров назван в честь Уильяма Генри Сьюарда — госсекретаря США при Аврааме Линкольне и позже. Именно этот деятель сумел ловко облапошить правительство Российской империи и приобрести для США Аляску за 7,2 млн долларов (то есть территорию в 1 518 800 кв. километров по цене 4,94 долла­ра за кв. километр — невиданная в истории человечества воровская сделка!). А после обнаружения здесь золота эта полоса арктической пустыни (ближай­шее дерево находится в 120 км южнее) ожила. Именно тогда число жителей бы­ло рекордным — 20 тысяч человек. Новое рождение, точнее сказать — возрож­дение, последовало во времена Второй мировой войны, когда через Ном шла по ленд-лизу в Советский Союз военная техника, в основном самолёты.

По уровню развития инфраструктуры (одних церквей одиннадцать, запра­вочных станций — три), количеству домов Ном смело можно назвать городом. Тем более что численность населения в настоящее время перевалила за пять тысяч. Здесь даже есть свой памятник — собаке хаски. Возле центральной гостиницы стоит “Столб Мира”? на нём указатели: “Лондон — 4376 миль”, “Россия — 164 мили”...

Тут нам сразу улыбнулась удача, или, как говорят старатели, подвалил фарт. Первый встреченный нами житель городка оказался эскимосом, снос­но говорящим по-русски. Звали его Ила (почти Илья). Узнав, что мы совер­шаем кругосветное путешествие и завтра отправляемся на мыс Принца Уэль­ского, он стал уговаривать Костю переночевать в его доме — хоть и на полу, но в тепле. Ему очень хотелось пообщаться с русскими из загадочной России. Командор, видя, как загорелись надеждой наши глаза, смилостивился: от­ступил от железного правила ночевать только в палатках. Пока ехали к дому Илы, навстречу попалось человек шесть. Почти все шли шатающейся поход­кой. Увидев нас, они выкрикивали какие-то непонятные приветствия. Мы во­просительно поглядели на Илу.

— Пьяные! Есть такая проблема, — качает он головой. — Зато у нас нет преступности, и вы можете спокойно спать с открытой дверью.

Войдя в дом, мы, к разочарованию любознательного эскимоса, не раз­деваясь, повалились на расстеленные пенки, — настолько вымотались. На прозвучавший через час клич дежурившего Кости: “Подъём! Ужин го­тов!” — никто, кроме Лёхи и хозяина, не отреагировал.

До посёлка Уэйлс добирались, несмотря на безупречно ровный накат по всей трассе, почти двое суток. Самый западный населённый пункт Северной и Южной Америки встретил нас лаем собак и улыбками розовощёкой ребят­ни. В их карих глазах сквозило жадное любопытство. Удивило количество де­тей на дороге. Потом сообразили — детвора шла из школы.

Посёлок представляет собой одну улицу с тремя десятками одноэтажных строений, в которых проживает 156 эскимосов. Дома на метровых сваях. Сте­ны, обращённые к Берингову проливу, заложены до крыши снежными блока­ми. Здесь нет иных укрытий от стихии? кроме длинных и низких домов. Усло­вия для жизни из-за сложных погодных условий здесь очень тяжёлые, но ни у кого из них и мысли нет покинуть этот голый, скалистый, открытый всем ве­трам мыс. Живут эскимосы охотой на моржей, белых медведей, рыбалкой. В межсезонье ловят сетками, привязанными к концам длинных шестов, мор­ских птиц прямо на лету.

Из дома напротив вышли две женщины. Шагали, слегка раскачиваясь и весело чему-то смеясь. На ногах белые меховые унты, из-под отороченно­го капюшона выбиваются длинные, цвета воронова крыла волосы. Увидев нас, они замолкли и прошли, насторожённо поглядывая. Эта перемена крас­норечивей слов свидетельствовала о том, что мало они видели от белых по­ступков, вызывающих уважение и доверие.

Когда мы прощались с водителем, к нам подбежал молодой эскимос и, повторяя одну и ту же фразу, стал тыкать в сторону двухэтажного здания. Ока­зывается, хозяин этого внушительного строения американец Дэн (он здесь единственный белый — все остальные эскимосы, правда, утратившие язык