Путешествуем вместе

Ватикан

Думай много, говори мало, не пиши ничего.

(Из католических наставлений)

 

Кому не расскажешь, что, дескать, недавно вернулся из Рима, тут же слышишь вопрос: “А был в Ватикане?”

Да был я там, был - ещё бы не посетить цитадель Католичества, образец абсолютной монархии, где папа - и глава государства, и законотворец, и верховный судья. Одно слово — непогрешимый. О какой-то там демократии, замусоленной и обветшалой игрушке современной Европы, в Ватикане смешно даже думать. Здесь, как в том военном уставе, где первым пунктом стоит “командир всегда прав”, а вторым — “если командир неправ, смотри пункт первый”.

Военная тема звучит в папском Риме ещё и таким неожиданным образом. Ватикан — это детище Муссолини, отца итальянского и мирового фашизма: в 1927 году были подписаны Латеранские соглашения, и папа с его окружением получил часть территории Рима, и Ватикан с того времени стал независимым, очень богатым и очень влия+ельным государством.

А то, что идеи и дух Муссолини живут здесь до сих пор, доказать очень просто: посмотрите, сколько в Италии винных бутылок с портретами “дуче”. Они продаются, особенно в туристически-людных местах, буквально на каждом углу. Но раз есть предложение — значит, есть спрос; торговый прилавок отражает общественное сознание лучше любого института социологии. Многие итальянцы, похоже, и нынче мечтают о цезарях и диктатуре; и несомненно, что папский Рим, со всей его сумрачной мощью, со всеми пороками и лицемерием абсолютизма продолжил традиции именно дохристианского, цезарианско- го Рима.

Но довольно политики - поговорим об искусстве. Ведь для туристов всех стран и народов главное в Ватикане — его музеи. На протяжении многих веков сюда свозились сокровища со всех сторон света. И даже та реквизиция ценностей, которую учинил здесь Наполеон Бонапарт, не очень-то отразилась на папских коллекциях. Добра оказалось здесь столько, что, сколь ни грабь, — остаётся ещё предостаточно.

А богатство - оно и притягивает богатство. Едва ли не самое сильное впечатление от Ватикана оставила очередь к кассам музеев: когда я пробежал вдоль неё в оба конца, то выглядел, как умирающий галл. И ведь все эти тысячи и миллионы туристов несут в Ватикан деньги, деньги и деньги: их поток никогда здесь не иссякает.

Что удивило и что запомнилось из ватиканских коллекций? Опять, и в который раз, - изобилие плоти. Ренессанс, воскрешая и собирая образцы античного искусства, сам оказался настолько завален всей этой мраморной мускулатурой, что превратился в настоящую свалку и оргию тел. Какое уж там христианство, какая победа над плотью и смертью, когда всё в Ватикане, от залов скульптур до Сикстинской капеллы, кричит об одном: о капитуляции духа под натиском плоти. Не радость и просветленье победы, а тоска пора­жения — вот что остаётся в душе после дня, проведённого здесь.

Уверен, что многие папы, гуляя по залам музеев (являющихся, кстати сказать, их личной собственностью), не могли не испытывать чего-то подоб­ного: печаль и тоску, ощущение пленённости всей этой мраморной и нарисо­ванной плотью - и стремление вырваться из этого безнадежно-телесного тупика. Доходило и до комических эпизодов. Один из пап, придя в ужас от десятков окружающих его мраморных фаллосов — а Античность, как известно, не могла обойтись без любовно и точно вылепленных гениталий, — приказал беспощадно отбить эти части скульптур. Вот это, я понимаю, было зрелище: бедняга-каменотёс, хохоча и плача, с зубилом и молотком проходил по залам музеев, оставляя в хрустящем под сапогами мраморном крошеве — нет, не от­рубленные головы драконов иль гидр, а нечто гораздо более страшное: фал­лосы древних богов и героев! Говорят, и доныне где-то в подвалах понтифика хранятся эти отбитые части скульптур; а посетители музеев довольствуются грубыми сколами мрамора на причинных местах, но зато могут дать волю во­ображению. В общем, есть над чем посмеяться и в гостях у римского папы.

Конечно, описывать картины и гобелены, скульптуры и фрески дело не­благодарное - их надо видеть, но вот обойтись без описания Сикстинской ка­пеллы никак невозможно. Ведь это не просто одно из главных мест Ватикана (а значит, всего католического мира); это самое, может быть, знаменитое ху­дожественное произведение всей европейской цивилизации.

Что поражает в Сикстинской капелле? Прежде всего, это памятник неимо­верному, превосходящему всё, что мы можем себе представить, труду чело­века. Всё это огромное, необозримое взглядом пространство, нависающее над зачарованно переступающими посетителями — все эти своды, распалуб­ки и люнеты, эти сложно переходящие друг в друга плоскости - расписал за неполные четыре года один-единственный человек! Он работал совсем без помощников: даже краски художник растирал и смешивал собственноручно. Да что краски: Микеланджело и леса строил сам, в одиночку, по собственным чертежам; а потом так и жил там, наверху, на подмостках. Даже если не брать в расчет то, что в итоге получился художественный шедевр, само представле­ние о покрытии красками всех этих изогнутых плоскостей, то сужающихся, то расширяющихся, да ещё находящихся на огромной высоте, поражает. Инфор­мация для сопоставления: в восьмидесятые годы XX века проводилась реста­врация Сикстинской капеллы, заключавшаяся, главным образом, в удалении, с помощью влажной фланели, той копоти, что оседала на фрески в течение че­тырёхсот лет. И вот сотня усердных реставраторов в течение 12 лет всего лишь протирала влажными тряпками то, что один-единственный человек написал за три года и несколько месяцев!

Но всё же это достижение спортивного, так сказать, характера — абсолют­ный рекорд работоспособности. А что сказать о художественном и религиоз­ном впечатлении - то есть о том, ради чего и был совершён этот подвиг? Спроси меня сам Микеланджело: “Ну, как, братец, тебе всё это?” — я бы, пробормотав что-нибудь о величии его гения и о масштабах труда, вряд ли су­мел бы ответить ему что-нибудь по существу. Ибо попытка передать невыра­зимое даже не словом (слово всё-таки ближе к Тому, Кто и Сам есть великое и изначальное Слово), а красками на штукатурке - такая попытка заранее, в самый момент замысла, обречена на неудачу. “Сотворению мира” не ве­ришь - вот главное чувство, какое уносишь с собой, проходя по огромному, сумрачно-гулкому залу Сикстинской капеллы.

А уж “Страшный Суд” — тот вообще оставляет гнетущее впечатление. И ладно бы, это чувство испытывал я, слабый грешник, которому на Суде, ве­роятно, придётся несладко; но почему и на лицах тех праведников, что уже спасены и возносятся, чтобы сесть одесную Спасителя, — виден ужас отчая­ния? Что же это за Суд, что же это за Бог, всепрощающий и милосердный, близость к Которому пробуждает не радость, а скорбь и обнажает бездонную тьму обречённости?

И снова эти мясные, тяжёлые груды тоскующей плоти... Даже женщины у Микеланджело сложены, как мужчины-штангисты; даже Спаситель, Чьё те­ло повторяет контуры и мускулатуру знаменитого Бельведерского торса — и Тот превосходит всех тех, кого Он призвал на Суд, не столько силою и про­светлённостью Духа, сколько мощью напряжённых мышц. Кажется, персонажи Сикстинской капеллы пытаются вырваться из западни собственной плоти — её же, плоти, усилием и напряжением; и поэтому все их потуги остаются втуне.

Недаром папский церемониймейстер Бьяджо да Чезан, впервые увидев­ший “Страшный Суд” Микеланджело, воскликнул: “Да эта фреска больше под­ходит для бани или трактира!” И гнев Микеланджело, который не поленился изобразить Чезана в обличии Миноса, встречающего грешников в аду, — сам этот гнев подтверждает, насколько был точен — а значит, смертельно оби­ден - упрёк церемониймейстера.

Бьяджо да Чезан в своих чувствах был не одинок. И в XVI, и в XVII веке “Страшный Суд” подмалёвывали, пытаясь затушевать его видимую непри­стойность, смягчить подавляющий зрителя грубый телесный напор. Живое христианское чувство говорило католическим иерархам: “Нет, всё же в этом апофеозе клубящейся, одновременно тоскующей и торжествующей плоти — что-то здесь не так...” Уже в недавние времена, в 1994 году, при открытии Сикстинской капеллы после её реставрации, мудрый папа Иоанн Павел II был вынужден в очередной раз оправдываться перед всем миром: фрески Мике­ланджело, дескать, следует понимать, как “храм богословия человеческого тела”. Слово “богословие” здесь явно лишнее — тогда уж любой анатомичес­кий атлас можно считать катехизисом, - а вот слова “храм тела” действитель­но выражают суть Католичества. Католичество очень телесно, конкретно и зри­мо, оно осязаемо и, так сказать, имманентно; в Католичестве христианство низведено с его изначально-трансцендентных высот к бытовым и телесным ни­зинам. Недаром же и Ренессанс, возрождавший языческое искусство, при­шёлся так ко двору папскому Риму: именно папы покровительствовали гениям Возрождения.

И как символичен казался тот сумрак, в котором находятся ныне сикстин­ские фрески... Я понимаю, конечно, что затемнение необходимо для лучшей сохранности красок; но эта гнетущая сумрачность и теснота шевелящихся, трущихся тел туристских толп так подавляет, что выходишь наружу, на пло­щадь Святого Петра с чувством долгожданного освобождения.

“Да, их Бог - в силе, - думаешь, вспоминая скульптуры ватиканских му­зеев и нагромождения тел Сикстинской капеллы, — причём в силе конкретно­телесной, в том, что называется “кулачное право”. Здесь, в центре всего ка­толического мира, нельзя этого не ощутить; и впечатления от собора Святого Петра лишь подтверждают телесную, зримую мощь папской Церкви”.

Но не будем впадать в грех гордыни. Конечно, хотелось бы вспомнить и слова Александра Невского: “Не в силе Бог, а в правде”, — вспомнить, кстати, и то, что как раз католических рыцарей Невский разгромил на Чуд­ском озере, хотелось бы даже, упрощая мысль до банальности, заявить: Ка­толичество, дескать, есть тело Христовой веры, а Православие есть душа христианства.

Кое-какой резон в этом, конечно, есть; но не забудем, что именно Като­личество, с его целевыми, конкретными установками, и сделало христианст­во действительно мировой религией. Вера должна быть конкретна и зрима - “вера без дел мертва есть” — и вот в этом-то смысле католики дадут сто оч­ков вперёд православным. Создавать, строить, организовывать, внедрять принципы веры в конкретную жизнь, убеждать, блюсти свою выгоду, идти на компромиссы - в этих делах католики за полторы тысячи лет достигли вирту­озности и совершенства.

Конкретность, приверженность “миру сему”, конечно, бывает порою опас­на, грозит затянуть в череду мелко-суетных дел, но ещё пагубней может быть неуважение к частностям жизни, презренье к конкретному и единичному, сле­пота общественная и житейская, когда не замечаешь людей, окружающих нас: то есть то, чем, увы, часто грешим мы с вами, русские и православные.

И вот думаешь: а нет ли в том, что христианство разделилось на Западное и Восточное, на Католичество и Православие, нет ли во всём этом Промысла Божьего? Как сотворил Господь не единого человека, а мужчину и женщину, чтобы они в своей нераздельной противоположности, в своём непримиримом единстве могли выразить некую общую, целокупную истину о человеке, не так ли Он попустил разделение Церкви на Западную и Восточную, чтобы каждая могла ярче, полней и решительней выразить некую, может быть, частичную, истину христианства? Как из мужского ребра была некогда сотворена женщи­на, которая с тех самых пор вечно враждует и спорит с мужчиной, но не мо­жет жить без него, точно так же, как он без неё, - не так ли и из ребра Пра­вославия, то есть первичной, единой некогда Церкви, возникло и Католиче­ство? И как женщине Творец поручил, так сказать, сей земной мир — хлопоты чадородия и плодородия, суету бытового жизнеустройства, - не так ли и Ка­толичеству была дана как бы на откуп земная, конкретная, плотская жизнь? Конечно, мысль диковатая, но в чём-то, быть может, и верная. И хоть мы не­скончаемо спорим и даже враждуем иногда с Католичеством, но чувствуем в глубине души, что общая наша, единая Истина лежит всё же глубже фор­мального разделения христианских конфессий. Мы друг без друга не можем: исчезни из нас кто-то один, возможно, что эта потеря трагически и неизбеж­но погубит другого.

 

 

Андрей Убогий

 

Из очерка «На счастливой земле». Впервые опубликовано в журнале «Наш современник», № 1, 2013

 

Предыдущая главка

 

Продолжение здесь

← Вернуться к списку